Неизвестен Автор - От Советского Информбюро - 1941-1945 (Сборник)

За столами сидели различные люди: легкораненые, завернувшие сюда перекусить по дороге в госпиталь, бойцы с дорожно-комендантского участка, два молоденьких лейтенанта в новеньком обмундировании, видимо, только что назначенные в часть и догонявшие ее, и человек десять чехословацких автоматчиков, сидевших тут уже целый час в ожидании, когда шофер исправит отчаянно ревевший, но не двигавшийся с места грузовик.

Из-за того, что выбитые стекла были заменены фанерой и подушками, в хате было полутемно. Те, кто уже давно сидел здесь, привыкли к этой полутьме, но те, кто только что входил со света, жмурились и пробирались между столами, как слепые, шаря впереди себя вытянутыми руками.

Вдруг дверь распахнулась, и в полосе уличного дневного света появилась маленькая странная фигурка. Это был, несомненно, ребенок, мальчик на вид лет тринадцати, от силы четырнадцати, - узкоплечий, с худым остроносым лицом. И в то же время в этой фигурке было трудно признать ребенка: так не соответствовало его лицу и росту все то, что было на нем надето и навешано.

На голову его, низко спускаясь на глаза, была нахлобучена черная мохнатая шапка с пересекавшей ее красной лентой. На ногах у него были высокие сапоги с заправленными в них домоткаными латаными штанами. Наряд его довершал серо-зеленый немецкий френч с подвернутыми вдвое, почти до локтей, рукавами. Френч был перепоясан широким холщовым поясом с нашитыми на нем карманами, которые, оттопыриваясь, обнаруживали засунутые в них несколько гранат-лимонок. Поверх этого пояса френч был перепоясан еще вторым, кожаным поясом, на котором висел большой немецкий парабеллум в треугольной кобуре. Ручка второго револьвера запросто торчала прямо из кармана френча.

- Ты откуда взялся? - обратился к мальчику пораженный его видом сержант-регулировщик, сидевший у самой двери. Мальчик молчал.

- Откуда взялся, говорю, - повторил сержант, поднимаясь ему навстречу. - Откуда оружие взял? Кто такой?

Сержант стоял вплотную перед мальчиком и, глядя сверху вниз, внимательно рассматривал все его вооружение.

- Я - партизан, - не смущаясь, ответил мальчик и гордо заложил руки за спину.

- А по какому праву ты два револьвера носишь, если даже офицерскому составу один револьвер полагается? - спросил сержант, разглядывая оба револьвера, один, висевший на поясе, и другой, засунутый в карман.

- Мне выдали. Я - партизан, - с быстрым и мягким словацким выговором повторил мальчик.

- А документ у тебя есть? - не унимался сержант.

- Есть, - задорно сказал мальчик и разнял руки, которые он до того держал за спиной, чтобы вынуть из нагрудного кармана френча документы.

- Вот документы.

- Так, - сказал сержант. Близко поднеся в полутьме бумажку к глазам, он прочитал там, что Андрей Гота, ефрейтор, является партизаном отряда имени Суворова.

- А откуда ты родом?

- Из Радваны, - сказал мальчик.

При словах "из Радваны" сидевший до этого за столом чехословацкий подофицер с двумя ленточками чешского "Боевого креста" и "Красной звезды" на френче поднялся и, вглядываясь в полутьму, спросил:

- Из Радваны?

- Из Радваны, - повторил мальчик.

- Слушай-ка, - сказал подофицер, - ты там с какой стороны?

- С той, что за дорогой, - ответил мальчик.

- Ты там Гогу Штепана не знал?

- Знал.

- А где он?

- В Россию ушел.

- А откуда ты знаешь?

- А он мой отец.

В хате на несколько секунд наступило молчание. Подофицер вглядывался в мальчика. Тот, немного привыкнув к полутьме, смотрел на подофицера.

Подофицер стоял не двигаясь у стены. Мальчик тоже стоял не двигаясь, а потом вдруг сделал несколько шагов вперед, и только тут все заметили, что он сильно хромает, волоча правую ногу.

Мальчик порывисто сделал еще два шага вперед, споткнулся на хромавшую правую ногу и чуть не упал.

И только в эту секунду остолбенело стоявший до этого подофицер сделал первое, тоже порывистое движение, шагнул к мальчику и, схватив за локти, не дал ему упасть.

Так они простояли секунду или две, а потом отец отступил назад к стене и повел сына, держа его за локти и глядя ему в лицо. Он его довел до скамейки, на которой сидел сам, и так же молча посадил его, а сам сел рядом. Повернувшись к сыну вполоборота, отец долго молча смотрел на него.

Трудно сказать, что означал этот взгляд: то ли он смотрел и все еще не верил, что это его сын; то ли подбирал слова, какие можно сказать в такую минуту.

- Ну что ж, здравствуй, - сказал наконец отец, пожав руку мальчика.

Он не обнял его, не поцеловал, а именно подал ему руку, как солдат солдату. Если бы его потом спросили, почему он тогда не обнял и не поцеловал сына, он, может быть, даже и не объяснил бы, почему так вышло, но тогда его потянуло именно пожать руку сыну.

- Здравствуй, - сказал сын.

- Ну как мать? - спросил отец.

- Не знаю, - ответил сын, - давно не был.

- А брат?

- Не знаю, - повторил сын, - полтора года не был дома.

Они оба снова замолчали.

- А я тебя не сразу узнал, - нарушил молчание отец. -Шесть лет прошло.

- И я тебя не узнал, - сказал сын. - Здесь темно.

- Да, со свету почти ничего не видно, - согласился отец и, помолчав минуту, спросил:

- Ты что же, в партизанах?

- В партизанах, - сказал сын.

- В каком отряде?

- Суворовском, - ответил сын.

- Когда вышли из тыла? - спросил отец.

- Сегодня ночью.

- Что хромаешь?

- Ранен.

- А-а! - протянул отец. - Сильно ранен?

-Нет.

- Куда идешь?

- В госпиталь.

- А где госпиталь?

- Тут в деревне, говорят.

- Ну, идем, я тебя сведу.

- Идем.

Они поднялись и, молча обходя столпившихся за эти минуты вокруг них людей, пошли к дверям. Отец обнял сына за пояс и незаметно поддерживал его.

Они прошли десяток шагов, сын - сильно хромая, отец -поддерживая его. Вдруг отец покосился на пояс сына, который оттягивали три гранаты и парабеллум.

- Может, снять? Легче будет идти.

- Ничего, - сказал сын, - я все время так хожу.

- Где госпиталь? - спросил подофицер, когда они подошли к регулировщику, стоявшему на перекрестке.

- Налево восьмой дом, - буркнул регулировщик, которому, видно, уже в сотый раз за день задавали этот вопрос.

Сын повернулся, сделал два шага и, застонав, припал на ногу. Лицо его стало бледным как бумага.

- Больно? - спросил отец.

- Ничего.

- Больно? - настойчиво повторил отец.

И, вдруг, уже не спрашивая, после многих лет разлуки впервые ощутив свои отцовские непререкаемые права, подхватил сына правой рукой под мышки, левой рукой под колени, легко поднял его на воздух и, широко шагая, понес к тому восьмому дому с левой стороны, в котором, по словам регулировщика, должен был помещаться госпиталь.

- Я сам дойду, - пробовал спорить сын, но отец ничего не отвечал.

Он донес сына до здания госпиталя, который помещался в одноэтажном каменном доме с надписью "Колониальная торговля". Он поднялся по затоптанной грязными ногами лестнице, все еще держа сына на руках, внес его в приемный покой и, все так же не спуская с рук, ждал, пока сестра зарегистрирует поступление нового раненого. И потом вслед за санитаркой пошел по коридору в предоперационную палату, куда должны были положить сына.