Сергей Поликанов - Разрыв. Записки атомного физика

— А ведь это я тот коттедж строил.

Для него это было напоминанием о тех далеких сороковых годах, когда он, еще молодой и сильный, работал на строящемся в Покровском-Стрешневе секретном «объекте особой важности».

Когда начальник «объекта» полковник Худяков поручил моему будущему соседу заняться строительством коттеджа, тот рьяно взялся исполнять приказ. Вскоре работа стала ему даже нравиться. До сих пор ему приходилось иметь больше дело с бараками для заключенных, и вопросы эстетики и комфорта его тогда не интересовали. Важно было, чтобы вся эта «серая сволочь» не перемерзла от холода раньше времени. Теперь надо было построить добротный дом. Конечно, не его дело было проектировать коттедж. Его задача была попроще — придирчиво принимать у прорабов работу и драть с них три шкуры, коли что не так, как положено, сделано было. При случае и по шее дать, чтобы старательнее трудились.

Коттедж сооружался большой, с кабинетом, спальнями, гостиной и всякими служебными помещениями. Стены, лестница — все отделывалось со вкусом, и лишний десяток тысяч рублей за деньги не считался. Важно было, чтобы будущий хозяин коттеджа остался доволен. Иногда офицер видел его и догадывался, что этому человеку предстоит выполнить какую-то необычайно важную задачу. Какую, конечно, не знал и, будучи человеком опытным, лишних вопросов не задавал.

Строил он коттедж, радовался, но не знал, что будущий его владелец будет пленником. Необычным, но все-таки пленником. До конца своей жизни. Генералы и маршалы будут уважительно пожимать ему руку, для министров он будет высшим авторитетом. Он будет вхож в самые «верха», и там к его голосу будут внимательно прислушиваться. Когда же потребуется, он сможет просить и даже требовать все, что угодно.

Когда черный «ЗИМ» на полной скорости подкатывал к забору вокруг пустыря, молодые парни в штатском с пистолетами под пиджаками уже держали ворота распахнутыми. По воскресеньям владелец коттеджа любил побродить с ружьем в одном из охотничьих угодий, богатых дичью, или отдыхал на даче в Барвихе. Пожелай он отдохнуть у моря, и в его распоряжение была бы немедленно предоставлена дача в Крыму или на Кавказе. Конечно, в 1943 году всего этого не могло быть. В то время был коттедж, расположенное в двухстах метрах от него Главное здание и работа, с раннего утра до позднего вечера. Правда и потом, когда война кончилась, работа составляла основной смысл его жизни, и не нашлось никого, кто сказал бы ему, измученному тяжелой болезнью, что пора ему поберечь себя. И это относится не только к его друзьям, но особенно к черствым правителям государства. Для них он был прежде всего удивительным топливом, сгоравшим ярким пламенем.

Чего уже никогда не было у владельца коттеджа после 1943 года, так это простой человеческой свободы. Страдал ли он от этого? Не знаю. Но он не мог пешком дойти до трамвайной остановки и оттуда доехать до станции метро «Сокол», купить билет и, смешавшись с толпой, втиснуться в вагон подошедшего поезда. И даже там, где он мог ходить, две «тени» следовали за ним — верзила с огромной лысиной, перерезанной узкой прядкой волос, и второй, среднего роста, всегда подтянутый и хмурый. Ведомство Берия тщательно «охраняло» своих подопечных.

Владельцем коттеджа стал рослый и статный мужчина, несколько грузный, с веселыми глазами и черной бородой — академик Курчатов. Ему, руководителю Лаборатории № 2, как назвали таинственное учреждение в Покровском-Стрешневе, было суждено стать лидером фантастической, невиданной доселе по своим масштабам программы в Советском Союзе. Создать новый вид оружия невероятной силы, основанного на использовании атомной энергии, — в этом была ее суть. Для кого предназначалось это оружие? К моменту начала работы в Лаборатории № 2 ход войны изменился. После победы на Курской дуге Советская армия упорно двигалась на Запад, и не было уже силы, которая могла ее остановить. В то время вряд ли можно было рассчитывать, что атомное оружие будет создано до окончания войны. Стало быть работа шла уже на будущее.

С детства я слышал разговоры об авиации, о самолетах, о летчиках-испытателях. Мой отец, обладатель совсем не героической профессии, работал главным бухгалтером на авиационном заводе, выпускавшем самолеты-бомбардировщики. Когда к нему приходили его друзья, работавшие с ним, начинались разговоры о фюзеляжах, о цехах завода, о конструкторах. Мне казалось самим собой разумеющимся, что я стану авиационным инженером. Я видел себя в будущем работающим в каком-нибудь конструкторском бюро, но не пугала и перспектива оказаться в цехе авиационного завода. Не так важно, с чего начинать, главное — быть поближе к самолетам. Эта страсть привела меня в авиационный техникум, а потом, в последний год войны, в институт, где я учился на моторостроительном факультете. Первые полтора года учебы прошли успешно.

Однажды на двери проходной Московского Авиационного института появилось объявление. В нем сообщалось, что в Московском Механическом институте объявляется прием студентов на инженерно-физический факультет, который будет выпускать инженеров-физиков, специалистов по конструированию физических приборов и установок. У меня особого интереса к физике не было. Лекции по физике были нудны и скучны, и представление о физических установках и приборах почему-то прежде всего связывалось со счетчиком электроэнергии, скромно висевшем в углу нашей квартиры. Конечно, я знал из газетных сообщений об американских атомных бомбах, сброшенных на японские города, и, больше того, представлял даже, что критическая масса — это количество вещества, нужное для начала цепной реакции деления атомных ядер, а следовательно и взрыва. Но все это казалось весьма и весьма далеким от меня, и никак не связывалось с «конструированием физических приборов». Я почти сразу забыл про объявление, но через несколько дней двое моих друзей напомнили мне о нем.

— Не ломайся, делай то, что тебе велят взрослые, — бубнил один из них, для пущей убедительности подталкивая меня сзади коленом. Второй, покраснев от возбуждения, гневно размахивал перед моим носом пачкой анкет и орал:

— Никогда не думал, что такого дурака встречу. Дай ему покрепче, а то он не понимает.

Мои друзья упрекали меня в косности, лени и давили, давили на меня:

— Мы вчера все разнюхали. Начинаются большие дела. Ты фамилию Тамм когда-нибудь слышал? Игорь Евгеньевич Тамм — лучший советский физик. Бери анкету, заполняй и поезжай немедленно в Механический институт.

Уже готовый к капитуляции, я решил все-таки немного посопротивляться и успокоил друзей, обещав съездить в институт и после этого заполнить анкету. Декан факультета принял меня и на мои вопросы весьма уклончиво объяснил, что в институте будут читать лекции выдающиеся физики. Я понял, что большего не узнаю, но, как и мои друзья, догадался, что новый факультет будет иметь прямое отношение к атомной энергии. Кроме нас заявление о переходе в Механический институт подал еще один наш сокурсник. Учился он не хуже нас троих, но его по какой-то причине на инженерно-физический факультет не приняли. С февраля 1946 года новый семестр для нас троих начался в желтом скромном здании на улице Кирова. Как и везде, в институт мы проходили по пропускам. Их проверяла полусонная, дряхлая старушка, и мы часто проскакивали мимо нее, не раскрывая пропуска.