Федор Раззаков - Владимир Высоцкий. По лезвию бритвы

9 мая 1984 года в 8.15 утра Валерия Воронина нашли с разбитым черепом рядом с Варшавскими банями у проезжей части автодороги. Врачи предприняли все возможное, чтобы спасти его, но на этот раз смерть оказалась порасторопней: 21 мая Воронин скончался. Он пережил Владимира Высоцкого на три года и девять месяцев.

После очередного загула Высоцкого Юрий Любимов простил его по причине того, что понимал, какой артист живет в этом человеке. К этому чувству добавлялась и просто человеческая симпатия, которую Любимов питал к Высоцкому, несмотря на всю непохожесть этих людей. Зная гордый и самолюбивый характер Высоцкого, Любимов часто подначивал его, ни на минуту не позволял расслабиться. Принимая на работу в театр актера Виталия Шаповалова, Любимов сразу ввел его на роль Маяковского в спектакле «Послушайте!», то есть на роль, которую исполнял Высоцкий. И Валерий Золотухин написал об этом в своем дневнике: «…пришел другой, совсем вроде бы зеленый парень из Щукинского, а работает с листа прекрасно, просто «быка за рога», умно, смешно, смело, убедительно. И сразу завоевал шефа, труппу, и теперь пойдет играть роль за ролью, как говорится, не было счастья, да несчастье помогло».

И все же поставить последнюю точку в артистической карьере Владимира Высоцкого Юрий Любимов не решился, а может быть, и не хотел. Ведь и Олега Даля, который почти с мистической точностью повторял путь Владимира Высоцкого в жизни и в театре, не поднялась рука Олега Ефремова выгнать из «Современника» на улицу за те же художества, что творил на Таганке Высоцкий. Потрясая кулаками, Ефремов клялся уволить Даля с работы, запирал его трудовую книжку к себе в сейф, но затем остывал и прощал Даля до очередного срыва.

И все-таки через полтора года судьба разведет их в разные стороны: Ефремов уйдет режиссерствовать во МХАТ, а Даль уедет в Ленинград, где несколько лет проработает в Театре Ленинского комсомола.

Высоцкий свои очередные встречи с персоналом московских больниц в тот год запечатлел на бумаге:

Утром 27 марта 1968 года в дождливом московском поднебесье погиб первый космонавт Земли Юрий Гагарин. Вместе с ним в испытательном самолете погиб летчик Серегин. Официальная версия гласила, что авария произошла из-за неисправности самолета. Но в народе упорно ходили слухи, что Гагарин погиб по пьянке. Сегодня уже трудно определить первоисточник возникновения этого слуха, но держался он довольно долго и, может быть, специально распространялся теми, кто хотел оставить в тайне истинную причину этой трагедии. Через четыре года после гибели Ю. Гагарина Владимир Высоцкий посвятил ему стихотворение:

Той весной в судьбе Театра на Таганке и ее главного режиссера наступили такие испытания, по сравнению с которыми конфликт с актером Высоцким казался мелкой неурядицей. В. Смехов вспоминает: «На Таганке запретили пьесу «Живой» по Борису Можаеву. Последовало обращение в Политбюро, пересмотр запрета и снова запрет. Была подписана бумага об увольнении Любимова и уже подыскивали ему замену. Но все режиссеры идти на его место отказались. Любимова за клеветнический спектакль исключили из партии. Правда, недели через две после «заступничества» Л. И. Брежнева вновь восстановили. Объявили выговор членам бюро комсомола театра, строгий выговор Н. Губенко как секретарю бюро. Во главе кампании травли были министр культуры Е. Фурцева и 1-й секретарь МГК В. Гришин».

Сам автор крамольной пьесы «Живой» Борис Можаев вспоминал о тех днях так: «В 1967 году «Новый мир» напечатал мою повесть «Живой», Любимов решил ее поставить. Будучи на приеме у Е. Фурцевой, он выбил у нее разрешение на это и приступил к репетициям. Но затем закрутились события в Чехословакии, и спектакль запретили, а Любимова исключили из партии и сняли с работы. Недели через две его вновь приняли в партию. Но жить спектаклю было не суждено — нажимал Гришин, первый секретарь МГК.

Вдруг в театре звонок: едет министр! Вошла Екатерина Алексеевна Фурцева, меховая доха у нее с плеча свисает, свита из 34 человек. Из зала выставили всех, чтобы и мышь не проскользнула.

Едва закончился первый акт, Фурцева крикнула: — Автора! Ко мне! Послушайте, дорогой мой, — говорила она, — с этой условностью надо кончать… — Да что здесь условного? — Все, все, все, все! Нагородил черт знает что. Режиссера — сюда! Режиссер, как посмели поставить такую антисоветчину? Куда смотрела дирекция? — Дирекция — «за». — А партком? — И партком — «за». — Так. Весь театр надо разогнать. В этом театре есть Советская власть? — Есть, ответил я, только настоящая. А ту, что вы имеете в виду, мы высмеиваем».

Спектакль так и не увидел свет в то время. А Владимир Высоцкий в июне 70-го, отвечая в анкете на вопрос: «Ваш любимый спектакль?», назвал именно «Живого». Тяжелая атмосфера, которая складывалась вокруг театра в те дни, подвигла Высоцкого на создание песни, которую он назвал «Еще не вечер». Названием послужило любимое выражение Юрия Любимого, которое он в тяжелые времена часто повторял своим питомцам. В период тех событий, что обрушились на театр весной 68-го, эта песня стала своеобразным гимном актеров Таганки, с которым они впоследствии преодолели не одну лихую годину:

В это время в далеком Новосибирске состоялся фестиваль авторской песни, который прошел в Академгородке и собрал аудиторию почти со всей необъятной страны. На фестивале выступил и Александр Галич, успех которого у зрителей был ошеломляющим. После исполнения им своей песни «Памяти Пастернака» весь зал, в котором было две с половиной тысячи человек, встал со своих мест и целое мгновение стоял молча, после чего разразился громоподобными аплодисментами. Реакция зрителей на песню, которая была не чем иным, как вызовом официальным властям, буквально взбесила последних. Начались открытые гонения на всех, кто занимался авторской песней, естественно, и на Высоцкого.

18 апреля 1968 года в газете «Вечерний Новосибирск» появилась статья Николая Мейсака «Песня — это оружие». В ней Н. Мейсак писал: «Мне, солдату Великой Отечественной, хочется особенно резко сказать о песне Александра Галича «Ошибка». Мне стыдно за людей, аплодировавших «барду» за эту песню. Ведь это издевательство и над памятью погибших! «Где-то под Нарвой» мертвые солдаты слышат трубу и голос: «А ну, подымайтесь, такие-сякие, такие-сякие!» Здесь подло все: и вот это обращение к мертвым такие-сякие (это, конечно же, приказ командира!), и вот эти строки: