Николай Афанасьев - Фронт без тыла (Записки партизанского командира)

Приближалось 1 Мая. И, совсем как в мирные дни, у всех поднималось настроение. Приятно было даже просто произнести вслух слово "Первомай". Да это и понятно - любой из нас уносился мыслями назад, в прошлое, и оно виделось всем безоблачным и счастливым: там гремела медь праздничных оркестров, двигались пестрые колонны демонстрации, трепетали на ветру флаги, смеялись радостно люди... Там был мир. И какой дикостью, какой страшной нелепицей начинала казаться война - безумная выдумка дорвавшихся до государственной власти ублюдков, распорядившихся судьбами целых народов так по-первобытному дико. Ненависть к фашизму вошла в сердца людей вместе с этим словом - "война". Ненависть была огромна, но не имела она, видно, предела, потому что росла с каждым часом, росла до того майского дня сорок пятого года, в честь которого гремят сегодня салюты и на пути к которому - холмики могил и гранит монументов.

В предмайские дни наш полк очень вырос. Прежде всего за счет пополнения из местной молодежи, о котором я уже писал. Мы принимали в свои ряды новых товарищей торжественно и по-солдатски строго. Перед строем отрядов звучали слова партизанской клятвы, вот они:

"Я, сын великого советского народа, добровольно вступая в ряды партизан Ленинградской области, даю перед лицом своей Отчизны, перед трудящимися героического города Ленина свою священную и нерушимую клятву партизана.

Я КЛЯНУСЬ до последнего дыхания быть верным своей Родине, не выпускать из рук оружия, пока последний фашистский захватчик не будет уничтожен на земле моих дедов и отцов.

Мой девиз: видишь врага - убей его!

Я КЛЯНУСЬ свято хранить в своем сердце революционные и боевые традиции ленинградцев и всегда быть храбрым и дисциплинированным партизаном. Презирая опасность и смерть, КЛЯНУСЬ всеми силами, всем своим умением и помыслами беззаветно и мужественно помогать Красной Армии освободить город Ленина от вражеской блокады, очистить все города и села Ленинградской области от немецких захватчиков.

За сожженные города и села, за смерть женщин и детей наших, за пытки, насилия и издевательства над моим народом я КЛЯНУСЬ мстить врагу жестоко, беспощадно и неустанно.

Кровь за кровь и смерть за смерть!

Я КЛЯНУСЬ неутомимо объединять в партизанские отряды в тылу врага всех честных советских людей от мала до велика, чтобы без устали бить фашистских гадов всем, чем смогут бить руки патриота,- автоматом и винтовкой, гранатой и топором, косой и ломом, колом и камнем.

Я КЛЯНУСЬ, что умру в жестоком бою с врагами, но не отдам тебя, родной Ленинград, на поругание фашизму.

Если же по своему малодушию, трусости или по злому умыслу я нарушу эту свою клятву и предам интересы трудящихся города Ленина и моей Отчизны, да будет тогда возмездием за это всеобщая ненависть и презрение народа, проклятие моих родных и позорная смерть от руки товарищей!"{22}

Наши новобранцы не знали, что такое "курс молодого бойца": они сразу попадали в бой, имея парой в руках лишь одну-единственную гранату. И добывали себе оружие в схватке. Это было жестокое для них испытание, но пройти его пришлось многим - оружия на всех не хватало.

И еще по одной причине вырос полк: ему были временно приданы три отряда латышских партизан, прибывших в край для освоения тактики и методов борьбы в тылу врага. Эти отряды, общая численность которых составляла 280 человек, были скомплектованы из хорошо обученных военному делу и побывавших уже на фронте бойцов. Но партизанского опыта у них совершенно не было, вот почему оказались они в крае, считавшемся тогда, как я уже говорил, своего рода "академией".

Латышские отряды прошли в Валдае подготовку на тех самых партизанских курсах, которыми мне довелось руководить. Обучали их при командира из первого выпуска - А. А. Валенцев, Г. М. Журавлев и А. С. Машков. Вместе с отрадами они пришли в край и продолжали учить латышских товарищей в боевой обстановке. Некоторое время спустя Валенцев стал моим заместителем по разведке, а Журавлев - командиром отряда "КИМ".

У руководства латышских отрядов были три видных революционера: Эрнест Америк, Петр Бриедис и Огомар Ошкалн. Это были люди ярких судеб, настоящие революционеры, настоящие патриоты. Каждый из них был личностью незаурядной, интересной, о каждом можно было бы много рассказать.

Больше, чем с другими, я сошелся с Отомаром Петровичем Ошкалном человеком чрезвычайно общительным, добрым. Ему было под сорок, и он знал, что такое аресты и заключение в концлагерь за революционную деятельность. По профессии он был учителем, и можно с уверенностью сказать, что учителем хорошим: об этом свидетельствовали его высокая образованность, умение входить в контакт с людьми, прекрасное мастерство рассказчика, уравновешенность, сильная воля. В боевых операциях он держался так, будто ничем другим, кроме партизанской борьбы, не занимался с самого детства. Он был очень смелым человеком, но никогда не терял головы и в безрассудстве упрекнуть его было невозможно. Все это, вместе взятое, не могло не создать ему крепкого и заслуженного авторитета.

После свержения в 1940 году буржуазного режима в Латвии Ошкалн был депутатом Народного сейма, а затем Верховного Совета республики. Война заставила его взять в (руки оружие и пройти долгий путь партизанской борьбы: он был комиссаром отряда, полка, членом оперативной группы ЦК КП(б) Латвии по организации партизанского движения, комиссаром, а затем командиром партизанской бригады.

В дни нашего знакомства его боевой путь только начинался. И сколько неожиданностей было на этом пути! Помню, например, с какой душевной болью он рассказывал впоследствии об одном из боев, который вел его отряд уже на границе с Латвией, по пути из Партизанского края на родину. Дело в том, что в числе напавших на отряд полицейских Ошкалн узнал нескольких своих бывших учеников. Как они, такие добрые, отзывчивые и справедливые в детстве, через несколько лет смогли оказаться по ту сторону баррикад, в одном лагере с врагами своего народа, в одном лагере с фашистами, которые у любого нормального человека были в состоянии вызвать единственное чувство ненависть? Как могли они стрелять в своего учителя? Понять это Ошкалн не мог. И вот что меня тогда поразило: закончил он свой рассказ не сетованиями на предательство, не попреками или угрозами. Он вдруг сказал:

- Значит, что-то я не так делал, значит, плохо я их учил.

Это было очень характерно для него: искать прежде всего свою вину - какой бы ничтожной она ни была рядом с виной других.

Эрнест Америк был среди наших гостей самым старшим, ему давно перевалило за сорок. Но выглядел моложаво - энергичен, подтянут, ни грамма лишнего веса. У него было блестящее прошлое профессионального революционера: участие в гражданской войне, годы подполья, каторга, работа в Коминтерне... Обо всем этом он умел рассказывать чрезвычайно интересно, однако почти никогда не говорил о своих личных заслугах или о тех лишениях, которые выпадали на его долю. Это была одна из характернейших его черт - поразительная при такой богатой событиями биографии скромность. В нем не было даже намека на эгоцентризм, самолюбование или себялюбие. Зато была масса искренности, простоты, сердечности. Он легко сходился с людьми, все его знали, все уважали.