Николай Михайловский - Таллинский дневник

И она снова в штабе за машинкой, а после работы в госпитале - там оказалось немало ее старых знакомых по Таллину. Снова бомбежки, артобстрелы, а затем тяжкие дни блокады. Погиб на фронте ее муж капитан медицинской службы Николай Терентьевич Крылов. Горе не сломило ее. По-прежнему она трудилась, не жалея себя. И так до конца войны.

Уезжая из Кронштадта, я пожелал нашей боевой подруге здоровья и той же стойкости, которую она проявила в годы войны..."

Письмо полковника Горбунова высвечивает для ребят еще одну страницу прошлого женщины, воспитавшей сына, теперь он майор, и бабушки, теперь посвятившей себя внукам...

Письма, письма, письма... Бесчисленные послания со всех концов страны идут в Таллин в адрес "Поиска". Их невозможно читать, оставаясь равнодушным - ведь в каждом из них мы находим что-то новое, такие детали, каких не придумать, сидя за письменным столом, ибо они рождены самой жизнью и борьбой...

Большой путь, от Таллина до Берлина, прошел М. М. Петровский из Ижевска. Он пишет: "Когда мы вырвались к рейхстагу, я одним из первых написал на стене: "Мы из Таллина" - и нарисовал Старого Томаса".

Другое письмо в "Поиск" от Евдокии Емельяновны Бутник из Переяслава-Хмельницкого: "Дорогие дети! Пишет вам мать, которая имела одного-единственного сына Бутика Дмитрия Ивановича, он учился в училище имени Фрунзе. Война застала его в Таллине. Я получила извещение, что он пропал без вести. Моему горю не было и не будет конца. Очень прошу вас, может быть, вам удастся что-нибудь узнать о моем сыне, ему тогда было только 20 лет. Дорогие мои внучатки, желаю вам никогда не услышать этого страшного слова - война".

Письмо Бутник поступило в ребячий компьютер, и машина заработала...

Как-то раз в моей московской квартире раздался звонок, я отворил двери, и на пороге выросла целая ватага ребятишек, приехавших из Ленинграда на экскурсию. Они отрекомендовались красными следопытами и держались с подобающей важностью. Ребятишки были в возрасте моего младшего внука Павлика, двенадцати-тринадцати лет, ясноглазые, веселые, любопытные. Они вмиг пересмотрели все достопримечательности моего кабинета: книги на морскую тему, мои морские сувениры - парусные суда, крейсеры, подводные лодки, выспросили меня, когда и от кого эти сувениры мной были получены в подарок, подержали в руках с почтением кусок брони Краснознаменного крейсера "Киров". Я хотел было им рассказать историю этого знаменитого корабля, но оказалось, что они ее знают по рассказам Алексея Федоровича Александровского. Они сыпали именами так, будто сами служили на этом корабле.

Мы посидели за чаем, следопыты раскраснелись, исчезла их важность, но по-прежнему сыпались вопросы о войне на море в те, теперь уже далекие, времена. Глядя на ребят, разговаривая с ними, я думал, что вот они идут нам на смену, кто-то из них будет танкистом, кто-то подводником, и, возможно, среди этих ребят есть будущий писатель, который напишет хорошие книги о нашем современном флоте.

...Течет река времени, не видно ее берегов. Далеко, очень далеко остались события, участниками и свидетелями которых посчастливилось нам быть. Это был самый важный рубеж в жизни людей моего поколения. То, о чем я рассказал в этой книге, лишь малая толика увиденного и пережитого. Война всегда в моем сознании. И каждая встреча с товарищами-ветеранами, с нашими детьми и внуками укрепляет меня в мысли о том, что прошлое существует не само по себе - оно прокладывает пути в будущее.

И еще одно напоминание о тех далеких грозных днях нашего возмужания. Всего четыре поэтические строки Ольги Берггольц, которые навсегда запечатлелись в моей памяти и самом сердце:

Наша молодость была не длинной,

И покрылась ранней сединой.

Нашу молодость рвало на минах,

Заливало таллинской волной...

Вместо послесловия

Может быть, это и не обязательно, но совесть заставляет меня еще и еще раз вспоминать того, кто привил мне вкус к литературному труду, кому во многом я обязан своим становлением и в том числе рождением на свет этой самой книги - "Таллинский дневник".

Я снова возвращаюсь к личности писателя Всеволода Витальевича Вишневского.

Первые страницы моей книги написаны более 40 лет назад. Это было в начале блокадной зимы в Ленинграде. Мы трое - Всеволод Вишневский, Анатолий Тарасенков и я - жили в одной комнате моей опустевшей квартиры на Фонтанке, 64.

Уже ударили первые морозы. Посредине комнаты за большим обеденным столом мы обычно работали: Вишневский с поразительной пунктуальностью день за днем вел дневник, Тарасенков, хотя и был известным профессиональным критиком, но в эту пору его потянуло к поэзии, он писал стихи для флотской газеты. Я занимался оперативными корреспонденция ми. Мы старались устроиться поближе к печке-буржуйке, топили ее чем попало - обломками старой мебели, всякого рода бумажной макулатурой.

...Было тихо, ни бомбежки, ни очередных флотских гостей, любивших к нам заглянуть, ни наших друзей-писателей - Всеволода Азарова, Александра Зонина, Александра Крона, - -никого в тот вечер у нас не было. Все срочные материалы уже были отправлены в корпункт "Правды" и точная, исправная наша секретарша Фаина Яковлевна Котлер успела передать их в Москву.

В углу на детской кроватке моей дочери Киры отдыхал Тарасенков. Его длинные ноги свисали чуть ли не до самого пола. Вишневский сидел у стола. Он кашлял. То ли от дыма, то ли от простуды. В очередной раз откашлявшись, он оторвался от дневника и обратился ко мне:

- Коля, вам не кажется, что пора бы записать все, связанное с таллинским походом, а то ведь уйдет, позабудется. И потом трудно восстановить, особенно ценные детали...

Еще раньше мы много говорили о Таллине. И я рассказывал Вишневскому о своих переживаниях во время плавания в балтийской купели. И тогда он особое внимание обращал именно на детали, говорил, что такое не придумаешь, оно рождено самой жизнью.

- Вы, вероятно, правы, - ответил я, - да вот руки не доходят. Надо будет выбрать время...

- Времени не будет, - перебил меня Вишневский, - ни сегодня, ни завтра, ни после войны. Начинайте писать, пока все живо в памяти. Беритесь за это дело немедленно!

И как будто, чтобы не дать мне времени на раздумья, он достал из своей полевой сумки несколько листков добротной бумаги и положил передо мной. Такая бумага в Ленинграде была тогда большой редкостью, а сам Вишневский любил писать именно на такой, белой, прекрасной бумаге.

В Таллине было ее вдоволь, и у Всеволода Витальевича образовался небольшой запас.

Я принял всерьез слова Вишневского и постоянно стал записывать все, чему был свидетелем, что видел и пережил. Война еще продолжалась, а "Таллинский дневник" уже начинал свою жизнь. В 1944 году, ко времени освобождения Таллина, Политуправление Балтфлота выпустило совсем маленький, крохотный первый вариант будущей книги. Распространялась она в пределах флота. Уже много позже, после войны, я еще более энергично продолжал работу над книгой, опять же подхлестываемый частыми напоминаниями Вишневского. Он в ту пору был уже в Москве, утопал в делах, будучи заместителем генерального секретаря Союза писателей СССР, редактором журнала "Знамя", сам много работал. Однако его интерес к таллинской теме и к моей работе не угасал. Я посылал ему отдельные главы и очень быстро получал ответные письма с детальным разбором, критическим анализом сделанного и очень добрыми советами на будущее. Между нами шла переписка. Об этом напоминают сохранившиеся у меня послания Вишневского. "Получил Вашу рукопись. Упорство одобряю. Текст еще не читал, мешает наплыв рукописей. За три месяца в "Знамени" семьсот рукописей. Товарищи авторы стучатся в литературу. Прочту, сейчас же напишу. Пока потерпите..."