Николай Михайловский - Таллинский дневник

- А тебе, Григорьев, поручаю вахту на верхней палубе, следить за порядком будешь.

Паренек вытянулся и произнес, чеканя каждое слово:

- Есть, товарищ комиссар!

Все знали комсомольца Петра Григорьева - доброго, душевного человека, всегда готового прийти на помощь товарищу. Специальность у него была артиллерийский наводчик. По сигналу боевой тревоги он спешил на свой пост в башню за толстыми броневыми стенами и наводил орудия главного калибра. Во время боя обстановка быстро менялась, и горизонтальный наводчик едва успевал поворачиваться. Вот какая ответственная должность была в ту пору у Петра Григорьева - Петьки Галифе, как в шутку называли его друзья. Они все еще не могли забыть, как деревенский парнишка из Вологодской области, призванный на военную службу, приехал в Кронштадт в старых отцовских брюках-галифе с пузырями от бедра до колен. На первых порах новичок казался "белой вороной" среди таких же молодых парней, но уже не салажат, а настоящих моряков, одетых по всей форме и считавших себя морскими волками. И с легкой руки какого-то остряка пристала к нему кличка "Галифе".

И вот к борту "Кирова" пришвартовался пограничный катер с усиленной охраной. На корабле уже все было готово к приему ценностей. Выбрали наиболее надежное помещение. Трюмный машинист Кучеренко перекрыл все трубы - воды, пара и доложил об этом в пост живучести. Инженер-механик проверил помещение и закрыл на ключ.

Маленький полный человек в макинтоше и черной широкополой шляпе первым поднялся с катера и, ступив на палубу, обратился к краснофлотцам, которым предстояло принять драгоценный груз:

- Осторожно, товарищи. Не дергайте мешочки, а то рассыпется.

- Не беспокойтесь, все будет в порядке! - ответили ему.

Мешки, наполненные денежными знаками, и совсем маленькие мешочки с золотыми монетами передавались из рук в руки по цепочке, от трапа и до самой каюты в носу.

Петр Григорьев помнил наказ комиссара корабля, все время находился на палубе, встречал моряков с мешочками в руках, направлял их дальше, следил, чтобы ни на минуту не остановился живой конвейер.

- Быстренько, быстренько, - поторапливал он, хотя ребятам и без того нельзя было отказать в быстроте и проворстве.

Минут за двадцать все доставленное на катере оказалось в каюте. Дверь опечатана. У входа встал часовой.

Никто не знает, удалось ли фашистам разведать, что именно на "Киров" будут погружены ценности государственного банка, но факт остается фактом: именно на нем сосредоточила огонь немецкая береговая артиллерия и на него отвесно бросались пикировщики. Корабль, управляемый капитаном 2-го ранга Сухоруковым, маневрировал на рейде среди бесконечных разрывов бомб и снарядов и мастерски уклонялся от прямых попаданий.

И вдруг взрыв шального снаряда. Пробило борт корабля. Несколько моряков упали как скошенные. Среди них и Петр Григорьев. Изрешетило его, беднягу, мелкими осколками. Вмиг все помутилось в глазах, но сознание все-таки не потерял. Глянул вперед, а там на корме вовсю бушует огонь и к глубинным бомбам подбирается. Понял Петр, если начнут взрываться "глубинки", кораблю хана будет. Усилием воли заставил себя подняться и кое-как ползком, ползком, опираясь на локти, отталкиваясь ногами, по-пластунски добрался до кормовой башни и крикнул из последних сил: "Ребята, пожар!" Краснофлотцы, укрывшиеся было в башне, выскочили оттуда, схватили огнетушители и быстро справились с огнем.

Подняли Петьку Галифе, положили на носилки и в лазарет. Боль была нестерпимая, он стиснул зубы, молчал, в душе кляня на чем свет стоит фашистов.

Дошла и до него очередь. Положили на операционный стол, врач сказал: "Терпите. Больно будет" - и стал извлекать осколки. Петр от боли кусал губы, но ни слова не выдавил. Тяжко было сознавать, что в самый неподходящий момент он вышел из строя и лежит, как забинтованная кукла.

Когда стемнело и бой затих, раненых переправили на берег - в госпиталь.

Еще не зная, что ждет их самих, краснофлотцы подбадривали Петра Григорьева:

- Галифе! Не вешай нос! Все будет в порядке. До встречи в Кронштадте!

А на той стороне события разворачивались так.

Аэродром, на котором еще недавно базировались советские штурмовики, занял отряд гитлеровских бомбардировщиков "Дойче штольц". Широкую взлетно-посадочную полосу окружало целое море синих колокольчиков, желтых лютиков, голубых незабудок. И было странно видеть на фоне этой идиллической картины бочки из-под бензина, в клочья разорванные маскировочные сети, скелет сгоревшего самолета...

Новые хозяева не спешили наводить порядок. Красоты природы их тоже не трогали. Отряд перебросили из Восточной Пруссии за несколько дней. Командующий группой "Север" лично распорядился собрать на побережье Финского залива мощный авиационный кулак, чтобы не допустить прорыва советских кораблей из Таллина, уничтожить их на рейде и по пути в Кронштадт.

Командир отряда Отто Мюллер, низкорослый, с лицом, испещренным веснушками, читал приказ командующего воздушной армией. Мюллер был удачливым летчиком. В двадцать восемь лет он стал известен всей Германии, бомбил Лондон, Ковентри, в совершенстве освоил тактику ударов по морским конвоям. Какой бы силы огонь ни встречали самолеты, Мюллер прорывался к цели, пикировал почти до самых корабельных мачт, с ювелирной точностью "клал" бомбы.

Грудь коротышки Мюллера украшали Железные кресты II и I степени, рыцарский крест с мечами. Имя его не сходило со страниц газет, фоторепортеры следовали за ним по пятам.

Сейчас, пробегая глазами экстренный приказ командующего, Мюллер был немало озадачен требованием находиться в готовности к немедленному вылету, чтобы потопить русский корабль, название которого сообщат дополнительно. Летчика, уничтожившего это судно, ждет слава национального героя рейха.

- Вот уж золотой корабль, - хмыкнул Мюллер, отложив приказ.

Он не подозревал, насколько близок к истине, как не подозревал и о том, что существует некий Гейнц - честолюбивый полковник абвера, опытный и расчетливый диверсант. Тот самый Гейнц, который решил сделать больше, чем целая дивизия фон Гребера, тот самый, чье предложение "на всякий случай" о перехвате корабля стало сейчас приказом командующего немецкой воздушной армией.

В стареньком костюме и соломенной шляпе, нахлобученной на лоб, с рюкзаком на спине и огромным чемоданом в руках Гейнц втиснулся в толпу беженцев. Отлично сработанный паспорт на имя жителя эстонского местечка, которое Гейнц превосходно изучил еще до войны, давал ему полную уверенность в успехе. Он заранее посмеивался над советскими пограничниками на контрольных пунктах.

Кому придет в голову заподозрить в худом, сутуловатом, напуганном мастере кирпичного завода Пауле Петсе полковника абвера? Ведь таких Паулей сейчас тысячи на эстонских дорогах. А главное - советские пограничники, если рассудить здраво, должны были больше думать о собственной шкуре, чем о каких-то диверсантах.