Макар Бабиков - Отряд особого назначения. Диверсанты морской пехоты

— Мы с тобой бессребреники. Когда пошли сюда на задание, все нам для жизни на полгода дали. А торговались мы с тобой, сколько нам за это заплатят? Даже мысль такая в голову не пришла.

— А что еще надо?

— Нам — ничего. Но есть и такие, которые сначала спросят: а что я от этого буду иметь?

— Таких в разведке нет. — Чаулин не сомневался в своих сослуживцах.

— За всю разведку не говори. В нашем кругу не водятся. А в других местах есть. Я их видел и знаю.

— Разве есть такие?

— Есть. Опасные это люди. На языке у них елей, сладко говорят, а в мыслях — темно.

— Что же они смогут сделать?

— Войну мы скоро выиграем. В этом сомнений нет. Но идеальных людей в одночасье не народим.

— Я уже говорил, что фронтовики на свой манер жизнь исправят, с мерзавцами, если те останутся в какой щели, разделаются.

— Хотелось бы… Но это трудное дело. Сознание — штука сложная. Возьми хотя бы собственность. Как ее затронешь — за вилы, за ружье хватаются. Сколько честных людей за нее погубили! После войны не все будут жить в достатке. И кому-то захочется иметь больше, чем у соседа. Он и пойдет на хитрости. — Чемоданов помнил, что случалось, когда кого-то лишали собственности.

— Тем себя и обнаружит.

— Он не настолько глуп, чтобы лезть напролом. Найдет лазейку и будет поживать.

— А межнациональные проблемы. У нас в отряде большинство русских, но есть и украинцы — Михайленко, Лысенко, Григоращенко, Овчаренко, Коваленко… и армянин Джагарьян, и чуваш Толстов, и коми Черных, Артеев, и якут Катаев есть. Вместе в походы ходим, жизнью одинаково рискуем, друг друга из боя ранеными выносим. С норвежцами опасную службу делим, рядом гибнем.

— Так и должно быть. Мы же братья по классу.

— Все намного сложнее. До войны нам казалось, что братья по классу по ту сторону фронта сразу повернут винтовки против своих угнетателей. А вот уже три года воюем. И руки вверх они дивизиями не поднимают.

— Но мы-то ладим!

— Нас в отряде немного. Народы нашей страны связаны общей бедой, за общий дом дерутся.

— Что же, после войны поссорятся? — спросил Чаулин.

— Думаю, до того не дойдет. Будут возрождать страну. Но вера у людей разная, кто верует в Христа, кто в Магомета…

— Думаешь, и после войны будут верить?

— А как же?.. Нынче в церквах молебны за победу служат. После войны станут погибших поминать.

— Теперь за веру не будут резать друг друга. Другая грамота.

— Кто его знает… Иногда в одном общежитии не ладят. Неумело дела пойдут — и ссоры возможны. Ведь не все встали на защиту родины. Армия генерала Власова против соотечественников воюет. Вот мы слушали по радио, что делают украинские националисты, прибалтийские… Передают, будто с Нижней Волги да с Северного Кавказа множество народа переселили. Легко это дело не кончится.

— Кому же все это налаживать?

— Нам с тобой. Придем с войны, засучим рукава да и будем строить новую жизнь.

— И я об этом говорю.

— Нет, ты утверждаешь, что жизнь наступит хорошая. А я говорю, что за нее еще придется основательно побороться. — Чемоданов разъяснял различные понятия. — На вас, молодых, вся надежда. Нынешние ребятишки тяготы войны на себе перенесли сполна. Они и будут главной опорой, на их плечи основная нагрузка ляжет. Успеть бы твердость духа в них укрепить, веру в наше дело в душах основательно закалить.

6 июня вахту нес Чаулин. Был солнечный летний день, припекало. Чемоданов сошел на ближней лощине собрать валежник, сухих веток для костра. Шагал спокойно, неторопливо. Время от времени посматривал по сторонам. Иногда останавливался и из-за кустов или валунов оглядывал округу.

Вдруг заметил, что кто-то мелькнул впереди. Алексей плюхнулся на землю, прополз между кочками и кустиками к камням, затаился возле них. Минут через пятнадцать силуэт в полроста юркнул за гребень невысокого увала. Алексей раздумывал, как ему быть. Тревожная мысль, как бы не взяли в клещи и не отрезали путь отхода, подтолкнула Алексея покинуть это место поскорее.

В ложбине густели кусты морошечника. Ягоды еще не распустились. Из-за этих кустов снова наблюдал за округой, никого не увидел. Но беспокойство росло. Выискал взглядом бугристый завал камней, пополз к нему. Добравшись, отдохнул, отдышался. Локти, коленки, одежда на животе промокли насквозь.

Снова приподнял голову и обшарил взглядом покатый спуск к югу от себя. Отчетливо увидел, как в сторону моря, к Оксе-фьорду, поспешно уходил человек, по виду гражданский, без оружия, с рюкзаком на спине.

Алексей, пригнувшись как можно ниже, пошел почти напрямую к своей точке. Мысль лихорадочно билась: прозевал наблюдателя, не уследил. Человек наверняка понял, что бродит по тундре не местный житель, поэтому и не пошел навстречу, а постарался скрыться.

В тревожном настроении Чемоданов вернулся к Чаулину, рассказал о случившемся.

Посчитали, что дело это очень неприятное. Ходивший по тундре их обнаружил и ушел. Как он себя поведет — неизвестно. Сёдерстрем предупреждал, что местных надо остерегаться. Как быть? Ждать нового визита или сразу уйти? Позицию жаль. Наблюдение здесь отменное, донесли уже почти о десятке конвоев, плывущих как на экране. Но враг может устроить облаву.

Вышли на экстренную связь с базой. В вечернем сеансе получили ответную радиограмму. Им предписывалось точку покинуть, уйти на запасную, предусмотренную в задании. Взять с собой все необходимое, сколько смогут. Остальное сжечь.

Чаулин отбил еще одну короткую шифровку, указал квадрат, куда сбросить груз.

Остаток ночи лихорадочно собирались в путь. До отказа набили рюкзаки, навьючили на них батареи к рации, заполнили патронташи и подсумки патронами и гранатами, запасные магазины к автоматам засунули даже в голенища. Переоделись во все чистое.

За полночь над округой повис туман. Он сгустился очень кстати. Подчистили все оставшееся имущество, снесли к мусорной куче, облили керосином и подожгли. Костер разгорелся факелом, но за туманом его наверняка не было видно.

Взгромоздили на себя поклажу и пошли к новому месту.

Конец ночи и первые утренние часы шли на север. В такое время редко кто ходит по тундре. Едва забрезжило, залегли, замаскировались кустами и отлеживались целый день. Люди в поле их обзора не попадались. Вечером опять двинулись по намеченному курсу.

К следующему утру вышли к Зунд-фьорду. Побережье здесь пустынное, безлюдное, жилья поблизости нет. Невдалеке Нордкин. Наблюдать отсюда за морем удобно, обзор далекий, караваны и суда непременно плывут перед глазами. Но тут заметно холоднее, ветер дует почти непрерывно. Оттого комаров было меньше, чем на прежней базе, воздух более сырой, колючий, пронизывающий.

Точку эту командование выбрало, видимо, потому, что трудно предположить, будто с суши сюда кто-то придет. Место нелюдимое, непривлекательное. Даже за ягодами редко сюда забредают.