Макс Ронге - Разведка и контрразведка

Но как раз в это время произошел неприятный случай. В конце марта был арестован коммерсант Карл Мюллер, связанный с сербскими офицерами, в тот момент, когда он вышел из квартиры нашего военного атташе в Белграде, майора Танчоса. Хотя процесс Мюллера и нескольких впоследствии арестованных лиц окончился их оправданием, тем не менее, сербские газеты потребовали немедленного отъезда нашего военного атташе, необычайно деятельного и слишком перегруженного заданиями разведывательного бюро.

Таким образом, военное ведомство снова было скомпрометировано. Оно не замедлило, под давлением министерства иностранных дел, сделать соответствующие выводы. Новый военный атташе, капитан Отто Геллинек, получил строгие указания — воздерживаться от всякого шпионажа. Все же наша разведывательная служба сумела добыть сведения о будущей организации и силе сербской армии. Благодаря совместной работе с железнодорожным бюро, были также добыты все достойные изучения данные о сербской железнодорожной сети.

Удивительно, с какими незначительными средствами был достигнут этот успех балканской группой разведывательного бюро, работавшей под управлением капитана Драгутина Чобана, до ноября 1909 г. руководившего разведкой против Сербии и Черногории. Ведь, например, усиленная разведка с октября 1908 г. стоила едва 70000 крон.

В это время нам предложил свои услуги б. обер-лейтенант Карл Фризе. По рекомендации члена рейхсрата Венцеля Клофача, он связался с сербом Мила Павловичем и русским журналистом Сватковским. Последний должен был познакомить его и рекомендовать начальнику отдела сербского министерства иностранных дел Спалайковичу. Все эти лица были хорошо известными нам столпами сербской разведки, так что можно было надеяться на хорошие результаты работы Фризе. Однако прошло много времени, а он не торопился с отъездом. Когда же, наконец, он прибыл в Белград, то ограничил свое первое донесение, которое пометил № 2, просьбой о высылке денег. Мы предложили ему вернуться. Не сделав абсолютно ничего, он возвратился в Вену и потребовал 20 000 крон за свои вещи, якобы оставленные в Белграде, а также как возмещение за обеспеченное за ним Спалайковичем место. Пострадавшим оказался Клофач, на которого жестоко напали чешские газеты, так как он дал одному из агентов австрийского генштаба рекомендательное письмо к сербским друзьям. Само собой разумеется, он ничего не знал о работе Фризе в разведывательном бюро и стремился лишь к тому, чтобы дать сербам военно-образованного шпиона. Его земляки скоро успокоились, ибо они уже тогда очень хорошо знали, в каком лагере находился этот «народный» представитель.

Нам хорошо было известно, что центром сербского шпионажа и агитационной работы было сербское генеральное консульство в Будапеште. Учреждение новой контрагентуры при будапештском штабе 4-го корпуса означало борьбу и желание иметь соединительное звено с венгерскими властями, которые в отношении контрразведки постоянно оставались до сих пор позади австрийцев.

Другой центр шпионажа был у русского консула Пустошкина во Львове. Воспользовавшись действиями шпиона Мончаловского, мы принудили его, наконец, покинуть свой пост. Но чувствовалось, что были еще и другие центры и среди них некоторые из военных атташе. Однако венская полиция, прежде охотно нам помогавшая, отказалась вести наблюдение за военными атташе из боязни могущих иметь место неприятностей. Оказалось также необходимым наблюдать за той частью наших военнослужащих, расходы которых не соответствовали доходам, за гостиницами, игорными залами и увеселительными заведениями, а также следить за корреспонденцией, за движением путешественников и т. п. Находившийся же в нашем распоряжении аппарат едва ли был достаточен даже для того, чтобы разобраться в поступавших заявлениях и вести наблюдение за некоторыми подозреваемыми.

Обнаруженная, в связи с аннексионным кризисом, опасность войны, а также заметное усиление шпионажа соседей, заставили, наконец, министерства взяться за обсуждение представленного еще в 1896 г. проекта нового закона о шпионаже.

Аннексионный кризис вызвал и некоторые досадные явления. Газеты уделяли мало внимания призыву — не создавать противнику безвозмездных разведывательных возможностей путем разглашения в такое опасное время наших военных мероприятий. Сначала оказалось необходимым издать строгое предупреждение. Потом, за время с ноября 1906 г. до марта 1909 г., около 200 газет было конфисковано. В большинстве это были чешские газеты, но и немецких было больше чем достаточно. Особенно неприятно удивила газета «Цейт», обслуживавшая сербов «оперативными планами».

Еще более неприятными были антимилитаристские демонстрации в Богемии, затем все более и более смелая панславистская пропаганда, склонявшая сербов к перенесению их пропаганды и разведывательной деятельности в Прагу. Замечалась также тесная связь некоторой части чешского населения с сербами и русскими. Неоднократно начальник генштаба пытался организовать главные контрразведывательные пункты при обоих корпусных командованиях в Богемии для ведения борьбы с этими действиями. И только в начале 1914 г. в Праге был создан такой пункт.

В 1909 г. по Штейнфельду (вблизи Винер Нейштадта), столь известному своими пороховыми и снарядными заводами, стали бродить подозрительные лица. Предполагали, что это были сербские эмиссары, имевшие диверсионные задания. Бдительность жандармерии и присланных на поддержку войск предупредила покушения, если они вообще предполагались. Нас это навело на мысль — использовать в будущем и это средство ведения войны (диверсию). Применение его было поручено разведывательной службе. Начиная с 1910 г., мы стали собирать сведения о железных и обыкновенных дорогах соответствующих иностранных государств, а также приступили к изысканию и изготовлению фугасных снарядов и к вербовке пригодных людей. Работа эта подвигалась крайне медленно вследствие опасения ее разглашения.

В течение этих первых лет своей деятельности по разведывательной линии я имел большие возможности следить за образом действий разных шпионов. В самом начале я изучил одного провокатора, подосланного к нави французской разведкой. Однажды меня посетил некий Гейссенбергер, который раньше, в 1906 г., один раз приходил к нашему военному атташе в Париже. С иголочки одетый и разряженный, он представлял собой совершенно своеобразную фигуру. Так как мы с 70-х годов прекратили агентурную разведку против Франции, то его объяснения для меня особого интереса не представляли.

15 апреля 1910 г. на квартиру полк. Гордличка (тогда уже командира бригады) явился один человек с предложением добыть за хорошее вознаграждение у некоего Гуго Лошака план крепости Перемышль. На меня выпала задача иступить в переговоры с каким-то Гуго Бартом. Сначала я дал возможность ему говорить и вскоре заметил его намерения — выведать у меня некоторые сведения путем постановки разных наводящих вопросов. Он рассказал, что свое предложение он делал уже нашему атташе в Париже, но там имеются лишь некоторые «сегменты» плана, другие же припрятаны в Австрии, По его мнению, надлежало бы этот план выманить у Поллака и предложить русским, чтобы узнать, имеют ли они уже этот план в своем распоряжении. Старый план, который они имеют, якобы уже устарел, так как крепость была перестроена после его кражи. Само собой разумеется, что это был вздор. Я, однако, не сделал никаких замечаний, дал ему говорить до тех пор, пока, несмотря на прохладную погоду, на его высоком лбу и безусых губах не появился пот. Наконец, я узнал, что его большая осведомленность объясняется связями с французским и русским генеральными штабами. Эта личность становилась для меня все яснее и яснее и, наконец, я предложил ему продолжить переговоры на следующий день в свободном от подозрений нейтральном месте, а именно — в кафе «Европа». Этим я хотел дать возможность филерам полиции поглядеть на него и, может быть, признать, если он встретится на их пути.