Федор Орлов - Месть «Голубой двойки»

Вроде все идет как надо. Но мы не забываем пословицу: «Не говори гоп, пока не перепрыгнул». До аэродрома еще путь далек, еще надо перелететь линию фронта. В стороне от нас шарят по небу одиночные прожекторы, они далеко и потому не страшны. Но над линией фронта нас все-таки обстреляли, вокруг корабля то и дело вспыхивали разрывы снарядов. В наушниках моих стояла тишина: члены экипажа напряженно молчали. Молчание продолжалось и тогда, когда фронт остался позади: сказывалась усталость, клонило ко сну. Прошли покрытый дымом Смоленск. В предрассветных сумерках глаза различали знакомые места. Скоро будем дома. Дима Козырев показывает мне рукой на силуэты самолетов, идущих в стороне на параллельных курсах. Нетрудно догадаться, это возвращаются с задания другие наши экипажи.

Осмотрев после посадки машину, Сан Саныч доложил, что пробоин нет. Экипаж начал собираться на завтрак. Сан Саныч заметил:

— Да, пора подкрепиться малость. Целых пять часов были в воздухе.

От того, чтобы «подкрепиться малость», Сан Саныч никогда не отказывался, никогда не жаловался на отсутствие аппетита. А мне сегодня есть не хотелось, глаза уже слипались на ходу. Отправив всех в столовую, я расстелил под стабилизатором чехол от мотора и тут же задремал.

Но поспать так и не удалось. Разбудил вой сирены. Вскочив, увидел бегущих к самолетам людей. Моторы «Голубой двойки» уже гудели, их запустил техник Гирев. Тревога застала летный состав в столовой. На наш Шайковский аэродром, где мы стояли уже около месяца, шли немецкие бомбардировщики. Прибежали запыхавшиеся члены экипажа и почти с ходу, не успев приготовить парашюты, сели в машину. Сан Саныч, тяжело дыша, чертыхается, что не дали даже позавтракать. Взлетели прямо со стоянки и взяли направление на запасную площадку. Только теперь, передав управление Козыреву, я натянул снятую перед сном гимнастерку, надел шлем, очки, застегнул лямки парашюта.

Приземлились на открытой со всех сторон площадке, точнее — в поле, рядом с шоссейной дорогой. Через полчаса после объявления тревоги все самолеты полка были уже на новом месте. Все вновь стало обычным, начали готовиться к предстоящему ночному вылету. Но новая площадка мне, как и другим, вероятно, не понравилась с самого начала. Она была открыта со всех сторон, самолеты возвышались на голой местности и, конечно, были видны издалека, а с воздуха, надо думать, просматривались как на ладони. Рядом проходила оживленная дорога, которую мы называли «Варшавским шоссе». Нам было известно и то, что над ней часто летают, фашистские летчики, контролируя движение наших войск; значит, нас легко обнаружить любому разведчику.

Сейчас по шоссе шли и шли в сторону Калуги толпы людей. Это были старики, женщины и дети с узелками за спиной и в руках. Они уходили на восток, чтобы не попасть в оккупацию. Шли призывники в тыл на сборные пункты, шли военные… Поравнявшись с нашей площадкой, они останавливались и смотрели в нашу сторону, словно прося о помощи и защите, и опять продолжали идти на восток. Было грустно смотреть на эту бесконечную вереницу людей, она воспринималась нами как укор, упрек в свой адрес. А тут еще, будто назло, стала портиться погода, заморосил дождь, и вряд ли теперь сегодня дадут разрешение на вылет. Все мы с утра голодные, скоро вечер, а наш батальон аэродромного обслуживания вместе с кухней все еще добирается до нас. Штурман Ваня Куликов, глядя на мелкую сеть дождя, на ходу импровизирует: «Облака цепляются за тучи, погода стала не летучей», а сам смотрит на нас, ждет, — очевидно, похвалы. Неожиданно для всех заговорил стихами майор Чирсков: «Дождик льет как из ведра, есть хотим как из ружья». В ответ раздается дружный хохот.

К вечеру столовая все-таки открылась. За ужином начальник вооружения второй эскадрильи капитан Козловский рассказывал, как сегодня немцы бомбили нашу Шайковку: разбили угол здания клуба, сожгли один самолет соседнего полка, убили двух солдат бомбами — «лягушками». В ответ на мой вопрос: «Что это за „лягушки“?» Козловский достал из своего чемоданчика какую-то странной формы небольшую бомбу и начал показывать сборку и разборку ее. Но подошел командир эскадрильи и потребовал прекратить «баловство с оружием». Козловский, оправдываясь, что эта «лягушка» уже не опасна, разряжена и потому «отквакала» свое, спрятал свою бомбу обратно в чемодан. Вообще же Козловский был человеком своеобразным, интересным, в нашей эскадрилье служил давно и в самолетном вооружении разбирался хорошо. На его лице редко когда появлялась улыбка. Оно оставалось серьезным и непроницаемым даже во время самой забавной кинокомедии, которые до войны мы с удовольствием смотрели в клубе нашего авиагородка.

Как мы и думали, на задание в эту ночь нас не пустили. Не улучшилась погода и на другой день, стояла низкая десятибалльная облачность, шел дождь. Земля размокла, и взлететь отсюда теперь было нелегко.

На третьи сутки после обеда две эскадрильи — первая, Кости Иванова, и наша, вторая — перебазировались на другую площадку. Она оказалась очень удобной во всех отношениях. С трех сторон окружал ее лес, а четвертая, открытая сторона выходила на деревню Кувшиновка… Когда зарулили свои корабли в лес, замаскировали их ветками, казалось, что нам и самим их нелегко будет быстро найти. Старшим на Кувшиновском аэродроме был назначен Борис Федорович Чирсков, поэтому мы свою площадку назвали хозяйством Чирскова. Третья и четвертая эскадрильи, где командирами были Борис Захарович Зумбулидзе и Григорий Алексеевич Шамраев, остались, как и штаб полка, на старом месте.

С наступлением темноты наши самолеты ежедневно выруливали из своих таинственных укрытий и, тяжело нагруженные бомбами, улетали на запад, наносили удары по фашистским аэродромам, танковым колоннам и механизированным частям, которые передвигались ночью к фронту. Мы взрывали воинские эшелоны, разбрасывали над оккупированной территорией листовки, доставляли в тыл врага, к партизанам, оружие и боеприпасы, радиостанции и медикаменты и даже тюки сена для кавалерийского соединения генерала Белова, которое храбро прорывалось в то время из окружения.

Немцы рьяно охотились за нами, всячески стремились засечь аэродром и разбомбить, уничтожить его. Но обнаружить нас им никак не удавалось, хотя их самолеты десятки раз пролетали над Кувшиновкой. Фашистским летчикам, разумеется, и в голову не приходило, что таинственный аэродром, который они так искали, есть та самая поляна вблизи деревни, на которой сиротливо приютились одинокие копны сена и временами разгуливал скот. Откуда было им знать, — что копны были искусственные и с приближением сумерек быстро убирались, а утром, после возвращения кораблей, выставлялись вновь, что скот по нашей просьбе жители села выгоняли сюда нарочно. А на фронте среди солдат врага ходила молва (как нам передавали показания пленных) о каком-то сверхтаинственном аэродроме русских, откуда на ночь вылетали самолеты и, «встав на якорь», до самого утра сыпали на них бомбы. Мы же, в свою очередь, старались делом оправдать это мнение.