Федор Орлов - Месть «Голубой двойки»

Вылет, как мы и надеялись, разрешили. Взлет был трудный, поздней ночью, при полной темноте, да еще вдобавок дул попутно-боковой ветер. Уже на высоте шестисот метров началась облачность. А какова погода дальше по маршруту — неизвестно. Лететь в таких условиях — все равно, что прыгать в подвал с завязанными глазами. Но лететь все же нужно, где-то скопились фашистские танковые колонны, надо расстроить их боевые порядки и лишить врага на передовой свежих резервов. Наш экипаж вылетел сегодня первым, мы должны передать оставшимся на аэродроме товарищам условия полета на маршруте. Идем сквозь облачность с набором высоты. На тысяче метров облаков не стало, над нами заиграло звездное небо. Даю радисту команду: передать на КП, пусть выпускают другие экипажи, так как погода на высоте вполне благоприятная и видимость тоже.

А мы уже приближаемся к цели. Сквозь разрывы в облаках нам землю видно неплохо, а вот прожекторам поймать нас не так-то легко: облака, как бронированные плиты, надежно прикрывают самолет. Штурман предлагает пройти цель немного стороной и поразведать, много ли там зенитных точек. Услышав, вероятно, шум наших моторов, немцы заранее начали шарить по небу прожекторами, — я насчитал их семь-восемь, — наугад стрелять в нашу сторону трассирующими пулями и снарядами. Вывод был один: раз такое сильное прикрытие, значит, внизу действительно большое скопление техники и живой силы противника. Теперь уверенно заходим на цель, сбрасываем несколько светящихся бомб на парашютах. При их свете в миллион свечей нам видны все лесные поляны, шоссейная дорога, отдельные населенные пункты. Я слежу за сигналами штурмана. Загорается красная лампочка — мы на боевом курсе; поворачиваю самолет ногой немного влево, пока не слышу в наушниках голос Евгения Ивановича: «Нормально! Так держать!» Тянутся томительные секунды, минуты, где-то вблизи пролетают трассирующие пули. По моим подсчетам, мы уже прошли цель, а штурман почему-то молчит. Вызываю к себе борттехника и говорю:.

— Посмотри, что там с Евгением Ивановичем. Если нужно, помоги ему.

Испуганный Сан Саныч быстро скрывается в штурманской кабине. Время идет, самолет все дальше удаляется от цели, а в штурманской кабине молчат оба. Что там случилось? И вдруг в наушниках слышу: «Разворот на сто восемьдесят и на цель!» Круто разворачиваю корабль влево и думаю: «Значит, все в порядке, если подает голос». Цель видна хорошо, первый заход оставил очаги пожаров. Вновь горят, покачиваясь на парашютах, светящиеся бомбы. Догадываюсь, подходят другие экипажи, хотя по времени вроде бы рано. Как бы ни было, нам надо спешить, иначе помешаем товарищам. Стараюсь разглядеть, что же там горит: кажется, какие-то бензиновые емкости, мощный огонь высоко выбрасывает колышущиеся на ветру языки пламени. Недалеко от пожарищ в нашу сторону тянутся следы трассирующих пуль, почти рядом с сухим треском разрываются снаряды, из стороны в сторону, ища в небе самолет, шарахаются лучи прожекторов. Стрелки Резван и Бухтияров ведут по ним огонь. Вижу, как замигала зеленая лампочка: штурман бросил бомбы. Теперь можно маневрировать свободно.

Когда ушли от цели на солидное расстояние, спрашиваю у штурмана, что, мол, за заминка была при первом заходе. Евгений Иванович сам пришел в нашу кабину и, встав между сидениями летчиков, начал рассказывать. Над целью, когда он уже сбросил три бомбы, прямо под собой внизу неожиданно увидел самолет. Испугался, что можем попасть по своим и даже как-то не обратил внимания, когда вдруг онемела правая рука. Цель тем временем ушла. А руку задела пуля.

С задания вернулись все экипажи. На корабле Ключникова один мотор был разбит снарядом. Это он со штурманом Вашуркиным ходил над целью ниже нас. Мой самолет они не видели. На разборе полетов Вашуркин начал было, показывая на свои ручные часы, доказывать, что время у него точнейшее, проверял недавно, а на самолете, мол, часы отстают. Но заместитель командира эскадрильи Павел Иванович Родионов, прервав его, весьма резко отчитал:

— Кто вам разрешил пользоваться в полете ручными часами? Выбросьте, они врут, Есть специальные бортовые часы, на которые не влияет ни высота, ни влажность и давление воздуха, ни другие явления. За нарушение элемента времени на боевом курсе объявляю вам трое суток ареста! При плохой погоде отсидите. А командиру корабля Ключникову — выговор!

После разбора полетов, по пути в столовую, кто-то из штурманов подтрунивал над Вашуркиным: «Люди воюют не жалея живота, а ты губу зарабатываешь из-за своих распрекрасных часов».

Вечером, когда готовились к новому полету, майор Чирсков зачитал сводку Совинформбюро. В ней говорилось, что двадцатишестидневные бои за город Ельню под Смоленском закончились разгромом дивизии «СС», перечислялись другие уничтоженные соединения и части, сообщалось о взятии Ельни нашими войсками.

В эту ночь мы вновь бомбили врага в районе Ярцева и, пожалуй, первый раз за все время испытали такой мощный зенитный обстрел. Над целью освещали небо десятки прожекторов. Их раскаленные лучи впивались в корабль и не отпускали его. А снарядов вокруг рвалось столько, что, казалось, не слышно даже звука моторов. В ушах стоял непрерывный сухой треск, перед глазами вспыхивали огненные шары. На боевом курсе что-то забарахлило, и сбавил обороты один из правых моторов: очевидно, попал снаряд. Минуты проходили в ожидании, что машина вот-вот загорится.

Но задание мы выполнили. Возвращались домой на трех моторах. Вся правая плоскость покрылась маслом. Когда понемногу стало светать, и я посмотрел на своего второго летчика, то не узнал его. Все лицо Козырева было в крови, а он неестественно улыбался, словно демонстрируя белые зубы. Он все еще и сам не знал, что осколок снаряда солидно задел его по щеке, и, приняв выступавшую кровь за пот, размазывал её летной перчаткой по лицу. Сзади меня от усталости клонил вниз голову с безразличным ко всему видом техник Киселев. Чтобы как-то расшевелить, отвлечь от одолевающего сна, я о чем-то спросил его. Быстро вскочив, он подошел и встал рядом. Лицо, руки, комбинезон — он весь, хоть выжимай — были пропитаны маслом. Досталось ему ночью около пробитого мотора в правой плоскости. А штурман Сырица не унывал, улыбался и показывал мне большой палец. Потом он вышел к нам и сказал, что задание мы выполнили на отлично, бомбы положили точно в цель.

Через час произвели посадку на своем аэродроме. Доложили о выполнении задания и все вместе пошли на завтрак, обсуждая по пути, как бы до вечера успеть заменить поврежденный мотор. Многие экипажи уже были в столовой. Но не слышалось ни обычных разговоров, ни оживленного обмена переживаниями в полете, ни шуток и смеха. Даже официантки не спрашивали, для какого экипажа оставлять расход. Все уже знали: не вернулся с задания экипаж командира отряда капитана Белкина из первой эскадрильи. Самолет взорвался над целью от прямого попадания снаряда. Позавтракали кое-как, без всякого аппетита, кусок застревал в горле. Не верится, что капитана Белкина уже нет на свете. Ведь только на днях я сражался с ним в шахматы, вместе купались в пруду вблизи деревни, ходили в лес, недалеко от стоянок самолетов собирали грибы. Теперь стоянка его корабля пустует, самолет никогда не вернется обратно, все восемь человек, составляющие одну семью, боевой экипаж, погибли…