Федор Орлов - Месть «Голубой двойки»

От Москвы наш путь был удачнее. Только в одном месте, недалеко от Рязани, поезд постоял у семафора. Причину задержки никто толком не знал, думали, что из-за вражеских самолетов.

— Самое страшное не опасность, а мысли о ней, — философствовал Бутенко. Почему дневной налет переносишь легче? Только потому, что видишь, куда и как падают бомбы. А ночью так и чудится, что все бомбы летят прямо на твою голову. Нет, все-таки мы, ночники, немало хлопот приносим немцам.

Все, смеясь, поддерживали Бутенко. И только борттехник Богульмов не принимал участия в разговоре. Вообще, он нервничал всю дорогу, ему казалось, что поезд идет слишком медленно: недавно он нашел свою семью, она была эвакуирована в Саратов, и теперь мысли его были там. Нежданно-негаданно он скоро увидит жену, детей, да еще под Новый год!..

Новый год мы встретили в одной из летных школ. Здесь же произошла у меня одна памятная встреча. У начальника школы полковника Богаева я увидел еще двух летчиков в кожаных регланах с меховыми воротниками. Что-то показалось мне знакомым в лице одного из них. «Где же мы встречались?» — невольно напрягал я память. И только, когда летчик стал расспрашивать меня о наших ночных полетах, я сообразил: да это же Герой Советского Союза Марина Раскова, командир женского авиационного полка, который тогда формировался. Я узнал ее по многочисленным довоенным портретам.

Самолеты нам так и не удалось получить. Договорившись по телеграфу с командующим, мы снова выехали на Северо-Западный фронт. Снова много суток подряд тащились на поезде в Москву. Очень трудно было в те времена с билетами. После того как военный комендант отказался с нами даже разговаривать, мы атаковали один вагон и заняли все проходы и площадку тамбура. Ехали стоя, по очереди отдыхая на парашютных сумках. Вместе с нами ехал и один профессор-москвич с женой. Вот никогда не думал, что профессора бывают такими — маленький, худенький, очень болезненный на вид. А я почему-то представлял их себе совсем другими — степенными, солидными, с этакой седой, окладистой бородкой.

Позже, когда мы уже познакомились и рассказали нашему попутчику о своих первоначальных сомнениях, он рассмеялся и показал нам свои документы, хотя мы и без того уже верили ему. Фамилия его была Кирухин, Тихон Федотович. Перед началом войны он находился в Германии в командировке. Когда немцы без объявления войны напали на Советский Союз, его арестовали. Ему пришлось за эти месяцы перетерпеть немало мытарств, он сильно подорвал здоровье. После долгих унижений и скитаний ему все же удалось вернуться на родину через нейтральные страны. Сейчас как раз он вместе с женой возвращался в Москву. Конечно же, мы не могли теперь спокойно ехать в тамбуре, на парашютных сумках, видя, как тяжело дается такой способ передвижения и без того измученному профессору и его немолодой супруге. Разведав обстановку, мы, при поддержке кондуктора, освободили целое купе, выдворив оттуда спекулянтов. Устроили Тихона Федотовича с женой на нижние полки и ехали нормально до самой Москвы.

Мы сильно проголодались за время пути. Нигде ничего не продают, на вокзалах пусто. Правда, у нас были продукты, но все это сухим пайком, получено по аттестату. Не будешь же жевать сухую крупу. Надо ее варить, а где сваришь в поезде? Так и таскали собой ухой паек в парашютных сумках. В Москве профессор предложил нам пойти перекусить к нему на квартиру. Мы согласились. Уложили свои парашюты в углу одного из залов Казанского вокзала. Восемь человек остались дежурить около них, остальные отправились на квартиру профессора. Конечно, мы в первую очередь послали туда своих доморощенных поваров в помощники хозяйке. Они наварили каши на 20 человек, накормили всех нас посменно. Пили чай, разговаривали. Мы отогрелись, умылись, освежились, просмотрели свежие газеты. Сводка Совинформбюро сообщала, что к освобожденным нашими войсками городам присоединились новые названия — Рогань, Клин, Яхрома, Солнечногорск, Истра, Епифань… Как приятно было на душе. Но рано еще почивать на лаврах, враг не разбит, а только ранен. И нам еще много придется летать в его логово с бомбами…

Мы распрощались с гостеприимными хозяевами и — снова на вокзал, снова тот же маршрут. Приехав на станцию Бологое, я решил вызвать машину для переброски людей до Выползова: осталось ехать всего тридцать километров, а поезд идет только через день. Дозвонился по телефону до майора Родионова. Он обещал выслать машину, поздравил нас с новыми правительственными наградами. Я, в свою очередь, поздравил штурмана Евгения Ивановича Сырицу и командира отряда Федора Васильевича Локтионова с орденом Красного Знамени, своего летчика Козырева и радиста Бутенко — с орденами Красной Звезды. Собственно, весь экипаж «Голубой двойки» был удостоен правительственных наград: борттехник Свечников — ордена Красного Знамени, техник Киселев — Красной Звезды; механик Шутко, техник Гирев и оружейник Алсуев награждены медалями. До Выползово мы ехали на открытой машине, но несмотря на морозную январскую ночь, нам было тепло: согревала радостная весть о наградах.

И вот — снова фронт. Снова дышим фронтовым воздухом. К нам в эскадрилью прибыло пополнение из Мелитопольской школы летчиков. Несколько человек стажировалось и в нашем экипаже, в том числе и одна очень красивая девушка-радистка… Однажды мы полетели бомбить вражеский аэродром, где было большое скопление самолетов и, безусловно, сильная зенитная оборона. Взяли с собой и девушку — это был ее первый боевой вылет. Мы сразу же попали в клещи зенитных прожекторов, их было не меньше двадцати. Кругом стоял сплошной треск от рвущихся снарядов. На наших глазах взорвался один самолет из соседней части и упал на землю, охваченный пламенем. Да и сам я еле вывел свой корабль из опасной зоны. Вернулись домой с подбитым крылом, как говорится, на честном слове. Все члены моего экипажа бывали и не в таких переделках, но на этот раз и они готовились к самому худшему. А каково же было молоденькой девушке, впервые попавшей в такой ад! После посадки мы не узнавали ее — она была седая, плакала, смеялась, обнимала всех. Вскоре ее отправили в Москву — девушка сошла с ума… Фамилия у нее, кажется, была Берг.

Как-то после выполнения боевого задания мне пришлось ночью сесть на аэродроме Кресцы. Было это 24 января 1942 года. Там я встретил старого фронтового товарища — комиссара Лазаря Сергеевича Чапчахова. И он рассказал мне подробности гибели сына легендарного Фрунзе — Тимура, с которым он вместе служил. В студеные январские дни наши летчики прикрывали наступающие части. Тимур Фрунзе был в паре с лейтенантом Шутовым. Восточнее Старой Руссы до тридцати немецких бомбардировщиков пытались бомбить наши наземные войска. Внезапно атаковав, Шутов и Фрунзе сломали их боевой порядок и сбили несколько самолетов. Вдруг в воздухе появились четыре «мессершмитта». Завязался воздушный бой. Через несколько секунд еще один вражеский самолет упал на землю. В это время из-за облаков вынырнули еще три стервятника. Теперь два советских летчика дрались с шестью истребителями. Вскоре еще один «мессершмитт» был сбит точным огнем Фрунзе. Но загорелся и самолет лейтенанта Шутова. Фрунзе остался один. Но герой-летчик не уклонился от неравного боя: он знал, что там, внизу, наша наступающая пехота нуждается в прикрытии с воздуха. До последнего вздоха дрался сын легендарного полководца. Он не допустил врага к боевым порядкам наших наступающих частей и геройски погиб в неравном бою. Это было 19 января 1942 года.