Роман Добрый - Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 2]

— Я... я пояснил причину этого Антонине Александровне. Я не мог уехать, ибо ожидал приезда английских лесопромышленников.

— Которые не приехали? Или, может быть, вы будете утверждать, что они были у вас в час отъезда из дома госпожи Кромовой?

— Нет, этого я не буду утверждать, потому что они, действительно, не приехали. Очевидно, задержало их что-нибудь.

— А знаете ли вы, что заявили в конторе нотариуса госпоже Кромовой, когда вручали ей деньги?..

— А именно?

— А именно то, что они были глубоко удивлены видеть ее. Дело, оказывается, шло вовсе не о получении пятидесяти тысяч рублей, а главным образом, о беседе с вами. «Он, господин Ловков, нам необходим... Деньги он вовсе не собирался полу­чать сегодня, а дал слово лично переговорить о крупной дальнейшей сделке».

— Что же из этого следует? — невозмутимо спокойно спросил Ловков-Рогатин.

— Только одно: вы умышленно удалили госпожу Кромову, выдумав предлог.

— Для чего?

— Для того чтобы на некоторое время остаться одному в доме умирающего миллионера.

— Как «одному»? А верный слуга-камердинер покойного, Прокл Онуфриев?

Путилин саркастически расхохотался.

— О, да ведь он с некоторого времени ослеп и оглох.

— То есть как это? Он и видит, и слышит.

— Бросьте играть со мной комедию, господин Ловков! — гневно вырвалось у Путилина. — Я вам говорю, что вы ослепили и оглушили продажного негодяя-старика. Он слепой по­тому, что заявил мне, что не видел, когда составляли последнее домашнее духовное завещание; он глухой по­тому, что не слышал, как звенел ключ в конторке, отпираемый вором-негодяем.

Жуткая, томительная пауза наступила в «гостинной до­проса».

— Тотчас, по отъезде госпожи Кромовой, вы отправились к Кромову?

— Да.

— Стало быть, вы, господин Ловков, в течение некоторого времени были полновластным хозяином спальни и каби­нета умирающего?

Ловков-Рогатин выпрямился.

— Я не понимаю вашего вопроса, ваше превосходительство. Что вам угодно понимать под словами «полновластным хозяином?»

Путилин задумался на минуту, а затем обратился к Антонине Александровне.

— Прошу вас, оставьте нас на несколько минут одних.

Кромова вышла.

— Теперь мы без свидетелей, господин Ловков. Скажите, ваша совесть не возмущается?

— Чем?

— Чем, спрашиваете вы? Извольте. Тем, что вы обобрали вдову вашего покойного благодетеля.

— Господин Путилин!

— Господин Ловков-Рогатин! Вы очень ловко об­строили это дельце, но, по крайней мере, не стройте из себя угнетенную невинность. Это вам не к лицу.

Ловков с бешенством глядел на Путилина.

— Скажите, неужели у вас хватит совести добровольно не поделиться с госпожей Кромовой?

— Позвольте мне это знать самому. Я не оставлю госпожу Кромову, — глухо пробормотал Ловков.

Тихо в Кромовском доме.

Так тихо, что слышно, как где-то скребется мышь.

Кого она, по народной примете, выселяет? Очевидно ту, которая для владельца дома была самым дорогим существом.

Уже почти ночь. Но не о сне думает Антонина Але­ксандровна Кромова.

В тупом, холодном отчаянии сидит она, обхватив голову руками.

Вдруг около нее раздался голос:

— Ради Бога не пугайтесь, это я, Путилин.

Антонина Александровна порывисто обернулась и крик ужаса замер на ее устах.

Перед ней стоит... ее покойный муж, Иван Федотович Кромов.

— Что это? Господи...

— Успокойтесь, успокойтесь, голубушка, это я, я... Переодетый, загримированный под вашего мужа.

— Но зачем? Для чего это?

— Хочу пустить в ход последнее средство. Вы по­будьте тут, я скоро к вам вернусь.

Со страхом глядела несчастная вдова на живой портрет своего покойного мужа.

Тихо ступая, прошел Путилин целым рядом рос­кошно убранных комнат, в том числе и кабинет по­койного миллионера.

Вот коридор... Тут, рядом с кабинетом — неболь­шая комнатка.

Дверь в нее не была закрыта. Путилин осторожно заглянул туда.

На коленях перед образами, озаряемыми кротким сиянием лампад, стоит маленький дряхлый старичок.

Руки его простерты к лику святых, уста шепчут слова жаркой молитвы.

«Господи... прости согрешения... Спаси... отпусти...»

Не то стон, не то подавленное рыдание вырываются еле слышно из впалой, высохшей груди молящегося.

«И молится еще! Еще бестрепетно глядит на образа!» — прошептал про себя Путилин.

И тихо, но внятно произнес вслух:

— Проша!

Вздрогнул старый слуга, рука с крестом так и застыла в воздухе.

— Что это? Почудилось ему? Будто кто позвал, окликнул его?

— Так... послышалось... о, Господи!

И старик вновь погрузился в молитву.

Чу! Снова этот таинственный голос, уже явственнее:

— Проша! Проша!

Затряслись ноги у старика и пот холодный проступил на лбу. С трудом поднялся он с колен.

— Владычица! Не попусти духа зла...

— Проша! Что же ты сделал с женой моей?

Дух захватило у старика и в эту секунду перед ним медленно выплыла фигура покойного хозяина — благодетеля Кромова.

Страшный старческий крик вырвался и прокатился по пустынным комнатам.

Лицо старика перекосилось ужасом.

Хочет он сотворить крестное знамение — не может руки поднять; хочет броситься бежать — не в силах, ноги, словно чугунные, тяжелые-тяжелые стали.

А страшный выходец с того света, Иван Федотович, все ближе и ближе подступает. И все печальнее и грознее звучит его замогильный голос:

— Так-то ты отплатил мне, раб неверный и лука­вый, за мои благодеяния? Богом данную, любезную супругу мою дозволил вору проклятому обобрать? На что пошел ты из-за корысти? Клятвы ложные давать согласился из-за иудиных сребреников! Горе тебе, горе тебе!

— А-а-а, — хрипло вылетает из груди обезумевшего от страха Прокла Онуфриевича.

— Не дам покою тебе, ни днем, ни ночью, ни на сем свете, ни на том, коли ты грех свой великий не исправишь.

— За... за... замолю, — шепчет старик.

— Слушай же меня, грешная душа. Завтра же поди к властям и покайся перед ними. Укажи, что видел ты, кто выкрал духовное завещание мое. Все расскажи, ничего не утаивай, этим душу свою спасешь от гиены огненной!

Гремит голос выходца с того света!

— Пойдешь?..

— П... и... пойду...

— Выдашь вора Ловкова?

— В... в... выдам...

— Смотри, а то страшные адовы муки примешь!

И призрак исчез.

Темно еще. Еле рассвет брезжит.

— Матушка... матушка барыня... Антонина Александровна...

Спит Кромова чутким, тревожным сном.

— Проснитесь... Христа-ради, проснитесь... умираю я.

Вскочила Антонина Александровна испуганная, смятенная.

Глядит, а на полу, ползком тащится к ее кровати старый камердинер Прокл Онуфриевич.

— Что ты? Что тебе? Что с тобой? — крикнула она.