Борис Минаев - Ельцин

Удар последовал неожиданный и тяжелый — публикация в «Советской России». Статья Нины Андреевой, преподавательницы общественных наук (истории КПСС или политэкономии социализма) из Ленинграда, с одиозным названием «Не могу поступиться принципами».

С точки зрения идеологической, ничего нового в статье не было.

Те же самые аргументы, которые мусолились сейчас везде и всюду, да и чего было ожидать другого от замшелых партийных догматиков, от людей, жирно и вольготно, безбедно, бессмысленно просидевших в своих креслах долгие десятилетия: не трогайте Сталина, он наше знамя боевое, с его именем в атаку ходили, его сам Черчилль уважал, хотя и буржуазная был гнида, не трогайте наших высоких моральных ценностей (и Сталин — одна из них), не трогайте наш социализм, вы — пятая колонна западного мира, наймиты, продажные шкуры, прочь из нашей страны… Всё знакомо. До боли знакомо. Пещерный сталинизм.

Новизна была в подаче — в том, как расположена статья, какое ей отведено место на газетной странице, в том, как поработали над ней партийные писатели старой закалки. Каждая фраза отточена, доведена до иезуитской схоластики, выстроена, как в отчетных докладах Брежнева — чувствовалось, читалось: это не случайно! Читалось: не просто статья, не только отдельное мнение. Позиция редакции, органа ЦК. И не просто редакции, и не только ЦК. Позиция молчаливого большинства, позиция самой партии, бери выше, самого народа!

Вот в чем главная пакость.

Довольно быстро стало известно: статью читал Лигачев, и читал до публикации .

Проверить было нельзя, невозможно, не проводить же формального расследования через Комитет партконтроля, не затевать же скандал, хотя подобные предложения были.

…Нет, он ответит так же, как они, их же оружием. Это будет статья в «Правде», которая всё расставит по местам, утихомирит страсти, прекратит ненужную мышиную возню вокруг этого пасквиля.

Вызвал Яковлева, дал ему поручение. Однако прежде чем всё решилось в его пользу, Горбачев пережил на Политбюро очень тяжелый момент. Вот как это было, судя по записям, сделанным В. Медведевым, а также помощниками Горбачева А. Черняевым и Г. Шахназаровым:

«23 марта в комнате президиума во время перерыва на съезде колхозников произошел следующий разговор.

Лигачев . Печать стала и по зубам давать этим… Вот в “Советской России” была статья. Очень хорошая статья. Наша партийная линия.

Воротников . Да! Настоящая правильная статья. Так и надо. А то совсем распустились…

Громыко . Да. Думаю, что это хорошая статья. Ставит все на место.

Горбачев . Я ее мельком проглядел перед отъездом в Югославию.

Его перебивают… мол, очень стоящая статья. Обратите внимание…

Горбачев . Да, я прочитал ее потом, вернувшись.

Опять наперебой хвалят статью.

Горбачев . А у меня вот другое мнение.

Воротников . Ну и ну!

Горбачев . Что “ну и ну”?..

Неловкое молчание, смотрят друг на друга.

Горбачев . Ах, так. Давайте на Политбюро поговорим. Я вижу, дело куда-то не туда заходит. Расколом пахнет. Что “ну и ну”? Статья против перестройки, против февральского Пленума. Я никогда не возражал, если кто-то высказывает свои взгляды. Какие угодно — в печати, письма, статьи. Но до меня дошло, что эту статью сделали директивой. Ее в парторганизациях уже обсуждают как установочную. Запретили печатать возражения этой статье… Это уже другое дело.

А на февральском Пленуме я не “свой” доклад делал. Мы его все обсуждали и утвердили. Это доклад Политбюро, и его пленум утвердил. А теперь, оказывается, другую линию дают… Я не держусь за свое кресло. Но пока я здесь, пока я в этом кресле, я буду отстаивать идеи перестройки… Нет! Так не пойдет. Обсудим на Политбюро».

«Двухдневное заседание Политбюро, — пишет другой помощник Михаила Сергеевича, Андрей Грачев, — устроенное им для выяснения отношений внутри партийного руководства, превратилось в своеобразное “собрание по китайскому методу”.

Каждый из членов Политбюро и Секретариата должен был высказать свое отношение к “манифесту антиперестроечных сил” (так была официально заклеймена эта публикация в редакционной статье в «Правде» от 5 апреля, написанной Яковлевым…). Одним, и в первую очередь самому Е. Лигачеву, пришлось оправдываться и доказывать свою “полную непричастность” к появлению статьи, другим, как, например, В. Воротникову, поторопившемуся назвать ее “эталоном”, или В. Долгих — каяться и объяснять, что они невнимательно ее прочитали и проглядели антиперестроечный пафос… И хотя итогом изнурительного марафонского заседания стало столь желанное для генсека единодушие, расчистившее путь подготовке к партконференции, никто уже не заблуждался насчет этого вымученного единства. “И с этими людьми надо двигать вперед перестройку!” — жаловался Михаил Сергеевич после заседания своим помощникам».

…Он долго и трудно создавал в Политбюро баланс сил, правильный, аккуратный баланс. Все знали, что Егор Лигачев — убежденный, пламенный коммунист, он уравновешивал западника Яковлева, создавал почву, прокладку, твердую землю, на которой М. С. чувствовал себя легко, спокойно… Все знали, как важен для него этот баланс, эта возможность маневра, равновесия, не случайно же произошла эта драматическая история с Ельциным, который был крайним антиподом Лигачева и пошел на него в прямую атаку.

И вдруг всё изменилось. Всё покосилось.

Нарушился баланс. Зашатался трон. Он терпеть не мог все эти старорежимные, монархические штампы, — но куда было от них деваться, они точно передавали ощущение темной, страшной природы его власти, о которой он очень не любил задумываться, не хотел ее признавать.

Но она, тем не менее, существовала, эта природа власти, и вот теперь он задумался о ней по-другому, иначе, задумался трезво, с учетом всех событий последних месяцев.

Они все должны его бояться. Они должны дрожать от страха. Но он не любил, не умел, не хотел этого. Он презирал правителей, которые управляют страхом. Он хотел изжить в себе этот пережиток прошлого, эту темную волю вожака — крушить, давить, наказывать.

И он верил, что управлять страной, даже такой, как СССР, все-таки можно без страха, просто правильно выстраивaя людей, правильно объясняя им какие-то вещи, убеждая, личным примером в первую очередь. Искусно лавируя между противоречиями, политическими флангами, интересами, как между рифами и течениями, спокойно ведя свой корабль в четком направлении, по карте.

И вот — пробоина.

В Политбюро Горбачев заседал с 1978 года, уже десять лет. Однако ничего подобного никогда не видел и не слышал. Это очень похоже на раскол, на начало заговора. На какой-то ползучий переворот. На возникновение антипартийной, антигосударственной группировки. Сможет ли он совладать с ситуацией, справится ли?