Джей - О Милтоне Эриксоне

Среди прочего мне запомнился следующий эпизод: Эрик­сон беседовал с группой, а затем решил провести демонстра­цию по обсуждаемой теме. Он сказал: “Не желает ли кто-ни­будь из группы выйти на сцену и побыть испытуемым?”. И вдруг на моем бедре дрогнул мускул. Это было наистран­нейшее чувство — непроизвольное движение. Оно почти зас­тавило меня подняться. Но парень напротив меня встал и по­дошел к сцене. Так что я ничего не сделал, но никогда ранее у меня не было подобного чувства.

У.: Если бы тот парень не встал достаточно быстро, ты бы, вероятно, поднялся на сцену.

Х.: Верно. Это было такое любопытное ощущение. Одним словом, по возвращении с семинара я решил сделать гипноз ча­стью проекта. Мы начали посещать Милтона и проводили у него как минимум по неделе каждый год. Первая поездка была, по-моему, в 1955 году. Последний раз я ездил в 1971-м.

У.: Да, ты продолжал к нему ездить и без меня.

Х.: Лет шестнадцать или семнадцать. Кроме того, когда он приезжал в Пало Альто, он всегда звонил мне, и я приходил к нему на семинар.

У.: Ты спрашивал меня, что я помню о первой встрече. Я кое-что помню, но не уверен, была ли это первая встреча. Мы пришли к нему домой, он сидел за столом, наклонившись впе­ред, и приговаривал: “Ну ладно. Так что же вы хотите от меня?”

Х.: Помню, однажды, после того, как я начал практико­вать, я пришел к нему поговорить о том, как лечить людей, и первой его фразой было: “Что тебе на самом деле от меня нужно?”

Я очень хорошо помню его дом. Это было небольшое кир­пичное здание, почти в центре Феникса, с тремя спальнями, и в нем было то ли шесть, то ли восемь малышей.

У.: Очень скромное местечко.

Х.: Да. И люди прилетали туда из Нью-Йорка, Мехико, со всего мира. Гостиная одновременно служила приемным поко­ем. Его ребятня играла в комнате среди пациентов, ожидающих приема.

У.: Помню, как меня поражало все это. До этого в Нью- Йорке я посещал аналитика: приходил перед сеансом в абсо­лютно безлюдную комнату ожидания, а уходил через другой вы­ход и никогда не видел других пациентов. И после этого ви­деть, как дети Эриксона играют с его пациентами, а ведь неко­торых из них он описывал как людей “не от мира сего”! Для меня это было откровением.

Х.: Я помню, как его жена, Бетти, рассказала мне однажды, что один парень все изумлялся: “В жизни никогда раньше куклу не одевал!” То ли Кристи, то ли Рокси попросила его одеть кук­лу.

Кроме гостиной, на первом этаже была еще и столовая, где на обеденном столе всегда лежала гора материалов для журна­лов, которые он с женой редактировал. За ней располагался маленький кабинет — то ли три на три, то ли три с половиной на три с половиной метра, с двумя или тремя стульями, его письменным столом и несколькими книжными шкафами.

У.: Помню, даже когда мы там были только вдвоем, развер­нуться было негде.

Х.: Ему нравилось, чтобы люди находились достаточно близ­ко и он мог протянуть руку и прикоснуться к ним — он сам это говорил. Разговоры с ним, при работающем кондиционере, ла­ющей на улице собаке, орущей на детей жене — все это созда­вало особый фон. И эти часы, все тикающие, тикающие, ти­кающие у него над столом.

У.: Это было очень характерно для него. Он не считал, что для лечения гипнозом или чем-то еще требуется стерильная, звуконепроницаемая среда.

Х.: Еще о наших встречах: мы обычно останавливались в гос­тинице в центре города, проводили с Эриксоном час между встречами с пациентами, затем возвращались в гостиницу, рас­шифровывали то, о чем он говорил, пересматривали заплани­рованные заранее вопросы, затем возвращались и проводили еще один час с ним. Так проходила вся неделя.

У.: Это точно, мы все время составляли планы и все время меняли их, так как он никогда их не придерживался.

Х.: Он предпочитал рассказывать нам то, что, по его мне­нию, было нам полезнее того, о чем мы спрашивали.

У.: Обычно это как-то касалось наших вопросов и наших пла­нов, но не было тем, что можно назвать прямым ответом.

Х.: Его манера говорить оставляла неясным, рассказывает ли он о тебе лично, или о том или ином интересующем его случае, или же он объясняет тебе природу феномена. Скорее всего, од­новременно и то, и другое, и третье. Он рассказывал нам по­трясающие случаи из практики.

Размышляя над этим, я недавно прослушивал записи наших бесед и думаю, что нашел первое упоминание о терапии тяже­лым испытанием. Раньше мы с тобой ни о чем подобном не слыхали. Один человек, диктор телевидения, впадал в панику, когда приходило время идти к микрофону. Он минут пятнадцать задыхался, пытаясь восстановить дыхание, а затем вставал и на­чинал говорить. Эриксон познакомил его с теорией энергии и излишков энергии и дал ему задание выполнять приседания каждый раз, когда тот волновался. Затем он поручил ему в день, когда тот испытывал приступ волнения, подниматься сре­ди ночи и приседать. Мы думали, что это просто какая-то хох­ма. Позднее я опробовал этот прием в своей практике, и оказа­лось, что он очень эффективен. Но мне кажется, это было пер­вое упоминание о подобном лечении, и Милтон рассказал о нем мимоходом — не так, как он рассказывал о более старых разработанных им процедурах.

У.: Мне не кажется, что это было первое упоминание о тера­пии испытанием. По-моему, первым был случай со стариком с бессонницей, который должен был просыпаться среди ночи и убирать дом.

Помню, когда я впервые услышал об этом, как и о многом другом, от Милтона, я заметил у себя такой забавный случай “двойной связи”. С одной стороны, я считал это безумно инте­ресным, и что-то в этом должно, определенно, было быть. Но я все не мог сообразить, что же это, черт возьми, потому что все это было так непохоже на то лечение, о котором я привык слышать.

Х.: Вот что для меня очень в ажно — контраст, который со­ставляла его работа всему тому, о чем мы знали. Мы обучались психотерапии у многих людей, прочли массу литературы по дан­ному вопросу, старались изучить ее досконально, — но то, что делал он, было столь необычно, что с трудом поддавалось ос­мыслению. Сейчас в это даже не верится, потому что многие тогдашние новшества ныне кажутся очевидными. Но в то вре­мя... А прокручивать старые записи и слышать, как мы смея­лись, когда он делал что-то особенное — то, что сейчас кажет­ся вполне обыденным...

У.: Да и сейчас еще бывает: я читаю или слышу о некоторых случаях из его практики и чувствую, что начинаю улавливать то, что раньше не мог понять.

Х.: В разговоре он касался множества вещей, о которых, стоило его попросить, рассказывал подробно и глубоко. Но если вопроса не возникало, вскользь упомянутое так и остава­лось вскользь упомянутым. Не помню, рассказывал ли я тебе об этом случае. Возможно, мы его не обсуждали. Помнишь исто­рию об одной паре — муж и жена страдали энурезом, нашли друг друга, поженились и стали мочиться в постель уже совмест­но? Так вот, он дал им задание каждый вечер становиться на колени в постели, специально мочиться в нее, а затем ложить­ся спать в эту мокрую постель — и так тридцать дней подряд. Однажды, мимоходом, не помню почему, я спросил у него: “Но почему на коленях?” И он ответил: “Да они верующие. Они в любом случае каждый вечер перед сном молились, стоя на коленях”. Так что даже это было спланировано. Он мог зас­тавить их встать на кровать или что-то еще сделать.