Алексей Салтыков - Путешествие в Персию

Я еду в карете; дорога идет в гору под густою тенью высоких дубов и каштановых деревьев, В трудных местах человек сто оборванных Татар и Армян с криком бросаются на наши экипажи, чтоб помочь лошадям: и эта дикая толпа более похожа на шайку разбойников. Наш ночлег верст за 18 или 20 в Чибухлы.

Таково здесь путешествие; большая часть времени проходит да вром. Прекраснейшие декорации ежеминутно переменяются по сторонам дороги. Мы все подымаемся в гору, леса редеют, и вот уже совсем их нет; на горах одна только зеленая трава, и местами около дороги и во рвах лежит снег. Подымаемся выше и выше, — горы становятся бесплодны» Вдруг открывается большое озеро передо мной (Г. Дюгамель и другие уехали вперед верхом, а мне показалось холодно и я остался один в карете). Это озеро называется Севан. На нем есть остров, и на острову бедный Армянский монастырь. Кругом озера возвышаются синие горы, которых верхи покрыты снегом и скрываются в небесах; за этими горами Персия. Но, кажется, мы приехали уже на ночлег: я вижу несколько куч навоза и сена— это Чибухлы.

Здесь природа принимает совершенно другой вид. Долины расширяются, горы обнажены и серы, все мертво и пустынно, — вдруг показывается Арарат. Мы спускаемся, приближаемся к нему и въезжаем в печальный Эривань, сквозь ряды серых стен, сооруженных из грязи, за которыми кое-где видны низкие дома также из грязи, и полумертвые сады, где больные ивы и сухие тополи осеняют бедные огороды, потопленные в болотах. Мне указали путь в один домик, довольно хорошо построенный в Мавританском вкусе и выбеленный. Тут недавно жил какой-то хан. На дворе засоренный Фонтан мутной воды был представителем Азиатской неги; ряды завялых подсолнечников вероятно имели то же назначение. Мы взошли по узкой каменной лестнице в прекрасную комнатку, всю расписанную разноцветными и золотыми цветками; камин премилой формы и огромное окошко, все из мелких красных, зеленых, желтых и синих стеклышек. Сопровождаемый чиновником, я пробрался через болотистый двор в гарем, где расположился в сырой темной, но уединенной комнате. Принялся топить камин; задохся было от дыма, отворил окошки и двери, простудился и всю ночь продосадовал [8] Мой извозчик, который нанялся из Тифлиса довезти меня в 20 дней до Тавриза на одной четверне за 200 целковых, — расстояние около 600 верст. Дорога, устроенная Г. Эспехо, продолжается только от Тифлиса до Эривани, а туг начинается природная Азиатская дорога, по грудам камней, глубоким рвам и частым ручьям. Прибыв, Бог знает как, в Тавриз с каретой, я немедленно с теми же лошадьми отправил ее обратно в Тифлис, почитая несравненно лучшим средством продолжать путешествие верхом.

На другой день несколько рассеялся поездкой в Эчмиадзин, древний монастырь, построенный в 905 году после Рождества Христова. Церковь в полувизантийском, полуготическом вкусе (сколько я мог судить), с чудными изваяниями. Патриарх, старец благосклонный, велел меня подчивать козьим сыром, буйволовым каймаком, бурдючным вином и т. п. лакомствами, Возвратясь домой, я снова принялся за досаду на зубную боль; но комары и москиты, забравшись в мою сырую комнату, утешили меня, предзнаменуя сухую и теплую погоду, а с тем вместе прекращение зубной боли, что и сбылось в самом деле. Но новая досада ожидала меня. При выезде из Эривани, на совершенно ровной Эриванской долине, бессовестный колонист опрокинул меня в канаву; Фонарь разбился вдребезги, и карета моя как будто окривела на один глаз. Это уже было неисправимо, потому что в Армении фонарей делать не умеют.

30-го Сентября. Комары кусают жестоко, жара невыносимая; а со стороны Арарата (который верстах, я думаю, в 20 от нас), по временам веет ледяной ветерок.

2-го Сентября. За несколько верст от станций жители выходили к нам на встречу. В их числе есть и Курды; мы видим их бедные палатки и оборванных женщин; но мужчины на хороших лошадях и одеты хорошо на старинный Турецкий манер.

Сегодня в числе выехавших к нам на встречу, были два Татарских князя, столь похожие друг на друга, что мы сочли их за близнецов; но они были братья только по обету дружбы — кунаки. Одежда их была совершенно одинакова, из красной тафты, рост высокий и тончавы, черты правильные, лица смуглые, локоны волос черные и большие. Они представляли разнородные битвы: то с пиками, то с джиридами, то с ружьями. Все эти оружия им подавали нукеры, их служители. Курды и Татары, всего человек до 20, также принимали участие в этих боевых игрищах, подвигаясь вперед перед нами, и развлекая нас во всю дорогу. Кроме того, выбегали к нам на встречу из деревень плясуны, двое или трое гадких мальчишек, одетых по-женски, с длинными волосами. Они прыгали около наших карет; а оборванный музыкант визжал смычком на балалайке. Мы еще в России, но во всем, что мы видим, нельзя уже не узнать Азию. Повсюду нищета, дикость и грубость нравов.

Какая дикая природа! В какой страшной глуши заброшен этот Нахиевань! Не видав, нельзя себе вообразить странных форм и цвета гор и долин, окружающих нас. Самый город вовсе не понятен для европейца. Кое-где видны стены из грязи, из-за этих стен выглядывают отвратительные старики, старухи в лохмотьях, или дети прекрасные собой, но нечистые, оборванные, — и это называют здесь городом. Но загородный дом Эхсан-хана, здешнего губернатора, довольно хорош. Мы у него, и мне удалось занять прекрасную комнату, возле хозяйского гарема; я даже не стараюсь узнать, где именно скрываются его гурии. Здесь, в Персии, все, касающееся до женщин, такая глубокая тайна, что даже скучно и охота пропадает ими заниматься.

Покойно и приятно расположился я на коврах, и ем разведенную в воде алюбухару (особенный род слив), или курю кальян, попеременно. Но у меня еще есть третье занятие: прекрасный лафит, который я сейчас купил в этой дикой степи, куда, кажется, и ворон костей не заносил. Но каким же волшебным стечением обстоятельств явился здесь этот, по крайней мере для меня, нектар? Оставляя Тифлис, я жаловался одному Грузинскому купцу, что на тамошнем базаре нашел весьма малое количество лафита. Вообразите же, этот добрый человек отыскал этого вина и послал в погоню за мной. Посреди пустыни это показалось мне совершенно романическим приключением, волшебным событием. В Нахичевани, где, я думаю, нет и простого вина, для меня вдруг явился лафит. Не даром же я мечтал, что для меня в Персии хранятся сокровища. У меня есть и передняя, в которой Франц храпит не в духе, не знаю от чего, а Егор толчет кофе. Эти два цербера охраняют вход в вертеп моего уединения, а я пишу, рисую, курю кальян, ем алюбухару, пью вино, и доволен судьбой.

Уж ночь, но в этих очарованных местах невозможно спать. Моя комната вся расписана и раззолочена, сам я на коврах спокойствия; женщины подле меня, но куда запрятал их этот Эхсан-хан? Однако же пора спать, а спать нет охоты. Возможно ли здесь спать? Вышел в сад, в одном ночном костюме, но и там, как в Русской бане.