Юрий Олеша - Книга прощания

Я не был знаком с Вертинским — все собирался познакомиться и сообщить ему мнение Маяковского, — но так и не познакомился и не сообщил. Пусть это мнение станет известным теперь — друзьям, товарищам по работе и поклонникам артиста. Похвала сурового судьи Маяковского — не пустяк, — она может идти первой строчкой в эпитафии любого деятеля искусства.

…Меня поставили в почетный караул в головах, по левую сторону. Лежащий в гробу уходил от меня вдаль всей длиннотой черного пиджака и черных штанов. Из лица я видел только желтый крючок носа, направленный туда же, вдаль, в длину и видимый мне сверху, так как мертвый лежал, а я над ним — вернее, над его началом — стоял.

В глазах у меня от напряженного и хочешь не хочешь, а многозначительного стояния было розово, и все силы моей души были направлены на ожидание конца моей смены караула. Что касается физического моего поведения, то, кроме стояния, я еще был занят тем, что поглядывал на крючок носа и черную длинноту тела. Еще я посматривал в конец зала на входящих. Кое-где на мертвом лежали цветы — например, белая молодая роза со стрельчатыми, еще не вошедшими в возраст лепестками…

Так окончилось пребывание в моей жизни Вертинского, начавшееся очень давно и длившееся почти всю жизнь.

Я его увидел впервые в Одессе, когда он был уже имеющим известность артистом, а я еще только едва окончил гимназию. Меня потрясло его выступление в виде Пьеро, только не в белом, а в черном балахоне, в свете лиловатого, направленного снизу прожектора. Сперва между створок темного занавеса появилась рука, потом вышел сам Пьеро…

Я долго равнял свою жизнь по жизни Вертинского. Он казался мне образцом личности, действующей в искусстве, — поэт, странно поющий свои стихи, весь в словах и образах горькой любви, ни на кого не похожий, небывалый, вызывающий зависть. Я познакомился с ним в редакции какого-то одесского журнальчика, куда он вошел, наклоняясь в дверях, очень высокий, в сером костюме, с круглой, казавшейся плешивой головой, какой-то не такой, каким, казалось, он должен был оказаться. Он познакомился со всеми, в том числе и со мной, но не увидел меня. С тех пор знакомство в течение всей жизни не стало короче. Я об этом жалею. Он был для меня явлением искусства, характер которого я не могу определить, но которое для меня милее других, — искусства странного, фантастического.

С миром что-то произошло за эти тридцать лет, которые я прожил уже зрелым человеком. Рост техники, а в последнее время — взрывы атомных и ядерных установок — повлияли, например, на вкус фруктов и ягод. Слива, груша, апельсин, растя на новых удобрениях, растя спешно, насильственно, растя лишь для того, чтобы был побит рекорд или достигнута экономия, вырастают без прежнего вкуса и запаха.

Я ел вчера грушу того типа, который называется дюшес. Сперва я ел, инстинктивно готовый к восприятию того вкуса и запаха, который я забыл от прошлого сезона, но который помимо меня должен был сразу вспомниться, — и вдруг я понял, что ем не плод, приспособленный для еды с наслаждением, а некую, увеличившуюся в размерах, несъедобную не то завязь, не то почку, вкус которой нравится только некоторым породам птиц или насекомых.

Они все лучше меня, талантливей; все мастера, в то время как я сомнамбула. Как хорош, например, Трауберг [261] Трауберг Леонид Захарович (1902–1990) — кинорежиссер, один из членов известной группы «ФЭКС». На себе испытал тяжесть кампании по «борьбе с космополитизмом» (1948–1952). ! Чисто, элегантно одет; делает дело; не болтлив; хочет — курит, хочет — пьет; в меру презрителен. А что же я? Пил как никто — валялся на улице; вдруг бросил, теперь боюсь глотнуть — тоже гнусно, трус!

Единственное — умение называть вещи. Кажется мне, что это умение чувствовал во мне Маяковский. В самом деле, почему он проводил некоторые отрезки времени со мной? Не потому же, что я был моден? Чем-то я ему нравился. Пожалуй, он чувствовал во мне именно метафору, чувствовал, что и под моим взглядом у булок загибаются грифы скрипок.

Он иногда снится мне. Нет, теперь все реже и реже, почти никогда. Почему? Куда он ушел?

Выпил крошечную порцию рому. Никак не подействовало. Горько, и все. Впрочем, потом стало грустно — может быть, от этого? Вряд ли. Грустно, потому что старый. Все старые. Совершенно напрасно манит арка в конце коридора метро. Там ничего нет. И ничего с ней не связано.

Там железные копья ограды. Кажется, что за ней львы, что это в Риме — кулисы Колизея.

Вот видишь, все же что-то возникает в связи с аркой.

Та страна, тот остров назывался Молодость.

О, пусть не гудит аккордеон!

Самолет взлетает ввысь, в стратосферу, до пятнадцати километров и, завершая параболу, опускается в точке, отстоящей от точки взлета на пять тысяч километров. Зачем? Все вместе займет двадцать минут (то есть имеется в виду, что в течение двадцати минут пассажир самолета покроет пять тысяч километров).

Ну, и зачем?

Видел во сне, что еду в автомобиле вдоль густого темного ночного парка где-то в незнакомом городе.

Также какие-то недобрые комбинации, имеющие в фокусе Леву Славина [262] Славин Лев Исаевич (1896–1984) — прозаик, драматург, мемуарист. .

Я так и не могу ответить себе: за технику я или против нее. Глупо быть против, если поворачиваешь выключатель. Однако всегда бунт против новшества, особенно скоростей.

Почему?

Читал «Парижские тетради» Ильи Эренбурга [263] Читал «Парижские тетради» Ильи Эренбурга. — Олеша неточно называет книгу И.Эренбурга «Французские тетради. Заметки и переводы» (Л., 1958). . Это, во-первых, молодо. Затем — увлекательно, умно, талантливо. О Франсуа Виллоне, экспрессионистах, Пикассо.

Я много сделал хорошего за это время. Я больше года работал над инсценировкой «Трех толстяков», изобрел разные вещи, обрел много находок и хотя инсценировки так и не сделал, тем не менее могу быть доволен тем, что делал.

Правда, спился от того, что все же не сделал работы.

Надо ответить на письма.

Теперь буду делать «Гранатовый браслет» для Вахтанговского театра [264] Теперь буду делать «Гранатовый браслет»… — Над инсценировкой повести Куприна «Гранатовый браслет» (для Мосфильма, реж. Г.Л. Рошаль) Олеша работал в 1959 г. Шкловский писал Олеше 4 октября 1959 г.: «Не делай мужа героини только гадким. Он соперник. Для того, чтобы Бетховен на него сердился, в нем должна быть интересность, мелкая, катаевская. Не лишайте главного любовника черт телеграфиста» (РГАЛИ. Ф. 358. Оп. 2. Ед. хр. 841). . Кажется, нашел ключ для этой инсценировки.

Умер Зощенко, приезжала Геня [265] Геня — Геня Гиммер, приятельница Ю.Олеши еще с 1930-х годов , которую я не увидел по чистой случайности — ушел из дому за сахаром или кефиром. Ужас! Этого почти нельзя пережить.