Валерий Золотухин - Знаю только я

— Полока живет у меня с Региной. Завтра буду убираться, она в минуту делает такой бардак, а Марина приезжает… будет жить у меня… наверное. Решил я купить себе дом… тысяч за 7… 3 отдам сразу, а четыре в рассрочку… Марина подала эту идею… Дом я уже нашел, со всеми удобствами… обыкновенная деревянная дача в прекрасном состоянии, обставим ее… У меня будет возможность там работать, писать, Марина действует на меня успокаивающе… Люська дает мне развод… Я ей сказал: хочешь, подай на алименты, но это будет хуже. Так я по двести рублей каждый месяц ей отдаю, я не позволю, чтобы мои дети были плохо одеты-обуты… Но она ведет себя — ну, это катастрофа… Я звоню, говорю, что в такое-то время приду повидать детей… полтора часа жду на улице, оставляю все у соседа… она даже не извинилась, в порядке вещей… Шантажирует детьми, жалко батю… они безумно любят внуков, она все делает, чтобы они меньше встречались и т. д. Ну что это? Говорит, что я разбил ей жизнь… Ну чем, Валера?! Детей… она хотела сама… На работу?.. Даже не пыталась за пять лет никуда устроиться, ничего по дому не делала… Ни разу, чтобы я пришел домой или уходил… чтобы она меня накормила горячим… Она выросла в такой семье, ее мать всю жизнь спала в лыжном костюме, до сих пор не признает простыней… Я зарабатывал такие деньги, а в доме ничего нет, лишнего полотенца, ну что это за твою мать… Ну, ты же гораздо меньше имеешь доходов, чем я, но у тебя, посмотри, всё есть, как ты ни обижайся на Нинку, но я вижу — она хозяйка. А та профуфыкала одну книжку, профуфыкала другую… Я построил теще кооператив, сделал ей эту квартиру, отремонтировал, даю деньги — узнаю, что через три дня их уже нет… открыла у себя салон… приходят какие-то люди, пьют кофе, ребятишки бегают засраные, никому не нужные, мне их не показывает, старикам не показывает, и все ее хорошие качества обернулись обратной стороной, как будто их и не было никогда.

Я не знал за собой такого, что мне будет вдруг жаль «Галилея», потому что это вымученное, кровное… Я метался в тот день… Думаю, ну кому позвонить, некому позвонить, Валера, а тебя не подзывают… Кто это подходил к телефону, неужели ты не заметил?! На сцене, говорит, и всё, я-то знаю, что ты не на сцене, до тебя еще целый акт…

[На полях.] — А ты сказал, что это Высоцкий? — В том-то и дело, что сказал. «А мне какое дело, кто это. Я сказал, он на сцене».

И вот некому позвонить… Ну почему, думаю… ведь я всегда был окружен друзьями, казалось… а позвонить даже некому, с кем можно было бы поговорить просто, по-человечески, безо всяких…

Я когда стал один, я полюбил дом. Мне стало приятно приходить, брать бумагу, садиться к столу — и… получается. Мне стало приятно быть дома. Это ведь ужасно, оказывается, хорошо. Никто тебе не мешает, даже к телефону подходить не хочется. До меня стал доходить смысл застольной работы, хочется сидеть и писать… писать…

— Поедем с 10 по 30 июля, заработаем много денег в Иркутске, перед фильмом минут 15 будем выступать, и на год нам хватит.

9 мая

Вчера на «Галилее» была Терехова.

— Почему ты так хорошо играешь? Ты раньше хуже играл. Марецкая до сих пор жалеет, что ты ушел: «Не надо было отпускать такого артиста».

Нет целеустремленности во мне. Не могу я, как Пастернак, быть максималистом. Думаю, чему бы себя посвятить: писать ли про Чайникова — «Как Иван Чайников воду возил» — или концерт готовить — достать аккордеон, выучить на нем «Ой, мороз, мороз»… и по какой-нибудь Перми ездить и выхваляться. Но ничего не сделаю — ни номер с аккордеоном, ни Чайникова не напишу — в окно посмотрю. Нет во мне той энергии, которая бы дотянула меня до гения. Задатки есть, безусловно, но с одними только задатками далеко не уедешь, так и останешься с ними на том месте, где остановился. Живу по инерции, «как пуля на излете». Иногда вспоминаю «Живого», и слезы накатываются. Так и не узнает мир — какой артист во мне скрыт. И уже бояться начинаю — а вдруг лет через пяток скажут: «Давай играй, ребята, кто чего хочет», — смогу ли я подняться до нынешней формы… Ох, черт, какая печаль! Ну ничего, главное — душу береги. Друга вчера окончательно решили ВЗЯТЬ.

10 мая

Сегодня шеф поманил пальцем (уж сколь раз я ему попадаюсь на улице минут за 10 до репетиции, он даже не входит, рано, греется на солнышке, встречает артистов).

— Ругать будете?

— Почему ругать?

— Вы как маните пальцем, значит, влип.

— Валера, «деревня» в твоих руках, задавай тревожный тон. И вообще, по своей роли возьми.

— Постараюсь — не выйдет, не обессудьте.

— Ты роль не забывай. Мы с Можаичем не сдались. Мы еще кино снимем, коль живы будем, доживем.

Люблю я в шефе такие минуты — просветленные, высокие, несколько даже сентиментальные. За родного сходит. И так его не охота огорчать плохой игрой, из кожи лезешь, но стараешься, и это-то и плохо, если только для него — обязательно огорчит, а если всегдашняя привычка, чтобы в самой что ни на есть зана-родной сцене глаза талантливо блестели, — к обоюдной выгоде.

Шеф дал какоето сумбурное объяснение возврату Высоцкого:

— В театр вернулся Высоцкий. Почему мы вернули его — потому что мне показалось, что он что-то понял. Я знаю — в театре много шутят по этому поводу. Но должен сказать, что нам нелегко было принять такое рещёние. Некоторые не склонны были доверять Высоцкому, но вы меня знаете, я все делаю, чтобы человек осознал, понял и исправился, я всегда склонен доверять человеку, за что часто расплачиваюсь. Мне показалось, что Высоцкий понял, что наступила та черта, которую… Пьяница проспится — дурак никогда. Я не хочу сказать про Высоцкого, что он дурак, но он должен понимать, что театр идет ему навстречу, и ответственно подойти… Человек должен пройти огонь, воду и медные трубы… Мне кажется, медные трубы, фанфары славы Высоцкий не выдержал и потерял контроль над собой. И тут же артист обескровливается, он растрачивает душу, и это самое страшное, артист гибнет, и ему самому невдомек. Он думает, что он своим появлением уже озаряет публику, а публика не прощает холостого выстрела, она быстро забывает артиста, когда он заштамповывается.

13 мая

Володя вчера играл «Галилея», первый раз после перерыва, хорошо.

Шеф на репетиции взвинчен, как будто штопор у него в заднице, орет, как сумасшедший, на всех, бросается, рукава засучены — весь облик его и поведение говорят о том, что скоро… скоро премьера.

15 мая

Для «Цветов запоздалых» вчера молниеносно сняли один кадр на кухне. Оператор держит мою сторону — снимать моментально, а я, кажется, научился халтуре у Высоцкого, лишь бы быстро, заранее уверен в успехе — нехорошо. Надо остановить этот процесс в себе, накипь.