Вениамин Каверин - Эпилог

При жизни Лунца в него были влюблены все, кто его знал. Подольский влюбился в него через четыре десятилетия после его смерти. Так он мне и писал: «Чем больше я знакомлюсь с Львом Натановичем, тем больше влюбляюсь в его человеческий и писательский облик. Чувство отцовской нежности пробудилось в моем сердце к этому юноше, так рано умершему, но успевшему сделать так много» (9 октября 1965 г).

Он считал — и был совершенно прав, — что наступила пора «восстановить историческую правду о Лунце… так постыдно по черному почину А.Жданова (не будь к ночи упомянуто его имя!) оболганном» (10 июня 1966 г.).

Эти и дальнейшие цитаты из многочисленных писем Подольского к М.Слонимскому, В.Шкловскому, К.Федину, Е.По-лонской показывают энергию, с которой он взялся за дело. Друзья Лунца поддержали намерение написать очерк о нем — об издании сборника тогда не было и речи. В конце июля очерк был закончен (он хранится в ЦГАЛИ и в моем архиве). Концепция очерка была ложная — Подольский считал, что, «выходя с удивительной быстротой на верную дорогу, Лунц в какой-то степени прокладывал путь и для своих «братьев». Он ошибался: талант и энергия Лунца были направлены к поискам самостоятельного пути, который принципиально отличался от направления других «братьев» (кроме, может быть, меня). Пытаясь убедить в своей правоте, он не «прокладывал путь», а «срывал» «братьев» с традиционного, давно проложенного пути.

Но и ложные концепции приводят иногда к положительным результатам. Впервые жизнь Лунца была последовательно рассказана — уже и это было заслугой, подсказавшей мысль о сборнике произведений Лунца.

Эта мысль, высказанная мною, тотчас же повлекла за собой другую: а что, если обратиться к Союзу писателей с просьбой организовать комиссию по литературному наследию Лунца? Еще два-три года назад подобная попытка показалась бы совершенно вздорной.

Во-первых, еще не было случая, чтобы Союз назначал комиссию по литературному наследию писателя, скончавшегося сорок лет тому назад, то есть за десять лет до возникновения Союза.

Во-вторых, речь шла о Лунце, поперек которого «лежала чугунная речь Жданова», как выражался в своем очерке Подольский. Но самая возможность возникновения этой дерзкой надежды была характерной. Не прошло и двух лет, как в семисоттысячном тираже вышел «Один день Ивана Денисовича». «Новый мир» Твардовского был в расцвете. «Заметный допуск» чувствовался в литературе, и на этом фоне, отливавшем голубизной, можно было предположить, что не только я, но и другие «старые писатели» подпишут наше обращение в Союз.

Я написал его, указав на бесспорные заслуги Лунца, указав, что он был любимым учеником Горького; его перу принадлежат тридцать произведений — четыре пьесы, ряд рассказов, статьи и рецензии. В США появились две диссертации о Лунце, готовится сборник его произведений и т. д. И закончил просьбой — о создании комиссии по литературному наследию.

Письмо без колебаний подписали К.Паустовский, Н.Тихонов, К.Чуковский, В.Шкловский. Я сомневался, что его подпишет К. Федин, и действительно, он предложил предварительно переговорить с Н.Тихоновым, «подготовить вопрос» (что было вполне разумно) и лишь потом поставить его на заседании Секретариата. Время шло, в феврале 1967 года Секретариат передал «очерк» Подольского и наше «обращение» консультанту В.Дорофееву, и 10 мая решение состоялось. Комиссия была создана в следующем составе: МЛ.Слонимский (председатель), В.А.Каверин, Н.С.Тихонов, В.Б.Шкловский, С.С.Подольский (секретарь). Соответствующая заметка появилась в «Литературной газете» (1967, № 23-4103).

Мысль об издании сборника Лунца и воспоминаний о нем, без сомнения, здравая мысль: подарить нашей литературе еще одного талантливого писателя, рассказать о его трагической судьбе, познакомить читателя с произведениями, в которых с необычайной остротой отразилось время — трудно представить себе более плодотворную историко-литературную задачу. Но именно по той причине, что она была плодотворной и благородной, ее ожидали бессмысленные затруднения, которых все мы безотчетно боялись. Между нашим планом и его осуществлением стояло знаменитое постановление ЦК «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», в котором «Серапионовы братья» (и их теоретик Лунц) были объявлены позорной страницей советской литературы. За давностью лет (1946) это постановление как бы не существовало, и тем не менее его зловещий фантом действовал — и действует до сих пор.

Вот почему я вопреки увлечению Подольского не верил в нашу удачу. А между тем его увлечение зашло далеко: к пятидесятилетию Октября он надеялся всех «здравствующих “серапионов” объединить вокруг светлой памяти Лунца». «Разорванная нить дружбы и братства, так чудесно проявившаяся… в годы незабвенной и вдохновенной молодости, а затем прерванная вмешательством грубой силы, вновь связалась», — писал он в своем дневнике. Разумеется, он и не подозревал, как бесконечно далеки были мы друг от друга.

Наши отношения с Фединым были почти разорваны после его выступления по поводу «Литературной Москвы». С Тихоновым мы только вежливо раскланивались на переделкинских улицах, и не было случая, когда бы он остановил меня и спросил хотя бы о здоровье. С В.Шкловским я в ту пору почти не встречался. Оставался один друг — Е.Полонская. Хотя мы встречались очень редко — она жила в Ленинграде, — но регулярно переписывались и любили друг друга. Но именно она-то и не была привлечена к делу.

Тем не менее вопреки холодным отношениям, вопреки событиям, разыгравшимся на Четвертом съезде и резко обострившим положение в литературе, работа комиссии началась и продолжалась. Подольскому удалось путем опроса составить первый протокол заседания комиссии, в котором был утвержден план работы. Согласно этому плану он собирал произведения Лунца в Москве, в Ленинграде, Париже, Лондоне, где жила младшая сестра Льва — Евгения Натановна Гернштейн. Он получил согласие написать воспоминания от К.И.Чуковского, от М.Шагинян, от В.Познера, Л.Б.Харитон. Он собирал письма Лунца и письма к нему. Сам того не подозревая, он заложил основу большого (800 единиц хранения) фонда, оказав бесценную услугу истории русской литературы. Но до этого было еще далеко. А пока он действовал неутомимо, опираясь не только на стародавние связи, на воспоминания о молодости будущих участников книги, на чувство чудовищной несправедливости по отношению к безвременно погибшему другу. Как это ни странно, Секретариат принял постановление, стало быть, хоть и под нажимом, надо его исполнять. Я добился финансовой поддержки работы комиссии: Подольский получил командировочные для поездки в Ленинград, на деньги Союза был заказан перевод диссертации Гари Керна (с английского) «О Льве Лунце и “Серапионовых братьях”» — я убедил консультанта, что участникам сборника необходимо ознакомиться с этой работой.