Грэм Грин - Путешествие без карты

Возможно, я слишком подчеркиваю жестокость у Манроу. Иногда его рассказы напоминают только жизнерадостно — беззаботную панораму эдвардианской эпохи: молодые люди в канотье, ложа в опере, сандвичи с огурцами к чаю, поданному в тончайшем фарфоре, непринужденная, изящная болтовня.

«Не спеши быть первым в чем бы то ни было. Именно первому христианину достается самый жирный лев».

«Возьмите, например, Марион Малсибер. Она упорно считала, что может съехать на велосипеде под гору. В тот раз она попала в больницу, теперь она вступила в какую‑то религиозную общину. Утратив все, что у нее было, остаток она предоставила небесам».

«Ее туалеты изготовляются в Париже, но носит их она с сильным английским акцентом».

«Требуется немало мужества, чтобы демонстративно удалиться в середине второго акта, тогда как ваш экипаж не подадут раньше полуночи».

Грустно думать, что эта жизнерадостность и беззаботность не могла длиться бесконечно, но самая скверная и жестокая шутка пришлась на конец. Герой Манроу, остроумный циник Комус Бессингтон, нелепо умер от лихорадки в Западной Африке. Ранним утром 13 ноября 1916 года из мелкой воронки возле Бомона раздался голос Манроу: «Потуши ты эту проклятую сигарету». Кто бы мог предсказать, что это были последние слова Кловиса и Реджинальда.

Печально, что малые нации стремятся всецело завладеть своими великими людьми, как ревнивая жена мужем. Вальтер Скотт, Стивенсон, Бернс, Ливингстон… Соотечественники относятся к ним как к своей собственности, их величие неприкосновенно, и ему не позволено расти или уменьшаться с течением времени. Они даже пошевельнуться не могут в своих могилах под бременем возведенных над ними памятников: успех сувенирного бизнеса, развернувшегося вокруг их имен, целиком зависит от безоговорочного подчинения мертвых живым. Целая армия музейных работников, технических секретарей и гидов, находящихся на государственной службе, хранит их память. (Шестьдесят пять тысяч человек ежегодно переступают порог мемориального музея Ливингстона в Блантайре с его цветной скульптурой и тематическими залами, которые знакомят нас с предками писателя, его детством, путешествиями.) Ливингстон- путешественник страдает от созданной вокруг него легенды не меньше, чем Ливингстон — писатель, так как путешественник тоже творческая личность. Подобно тому как тело Стивенсона, вознесенное на вершину холма на одном из островов Самоа, заставляет нас забыть о писателе, бьющемся над образом Гермистона, драма с миссионерской моралью — по крайней мере так представлена последняя экспедиция Ливингстона — заслоняет от нас терпение, монотонность и усталость, сопровождающие любое путешествие, если оно связано с географическими открытиями и устранением белых пятен на карте. Самое главное — отошло на задний план поражение Ливингстона: мы нигде не найдем фотографий или рисунков с изображением кровавой резни в Блантайре. (Доктор Макнайр не способствует выяснению истины, называя Ливингстона Исследователем, Путешественником, Миссионером — с большой буквы.

Я предпочитаю четкие и логичные географические заметки, изданные Рональдом Миллером.)

Достоинство этого сборника в его сухости и педантичности: читатель сам должен как следует потрудиться, чтобы наглядно представить себе описываемые события. Для Ливингстона красоты природы или драматизм ситуаций не были главными. Его интересовало сначала расположение миссионерских стоянок, потом открытие торговых путей, которое, по его мнению, могло способствовать исчезновению рабства. Открытие озер Ширва и Ньяса не было для него событием; это произошло случайно.

«Мы обнаружили озеро Ньяса незадолго до полудня 16 сентября 1859 года. Его южные очертания простираются до 14°25 южной широты и 35°30′ восточной долготы. В этом месте ширина долины — около 12 миль. По обеим сторонам озера возвышаются холмы».

Сюжет книги лежит на поверхности, но ее содержание глубже: «Истоки Нила важны для меня лишь как средство самоутверждения».

Совершенство художественного выражения не было целью Ливингстона: ему важно было сообщить факты, для восприятия которых достаточно беглого чтения. («Жаль, что важная информация о двух огромных горных хребтах осталась неизвестной христианскому миру».) Однако в молодости, когда он писал свои «Путевые записки миссионера и исследователя: Замбези и ее притоки», он считал нужным следовать викторианским образцам книг о путешествиях:

«Мы стали быстро подниматься вверх по реке. Этот великолепный поток часто достигает мили в ширину и украшен множеством островов от трех до пяти миль в длину. Пейзаж здесь во многом обязан своей красотой финиковым пальмам с их яркими светло — зелеными изящно вырезанными листьями и величественным, возвышающимся над всем и вся пальмирским пальмам, чьи листья, словно опахала, покачиваются на фоне безоблачного неба. Берега реки равномерно покрыты лесом, и большинство деревьев тянется к воде корнями, как баньян. За лесом местность становится скалистой и неровной, там живут слоны и другие крупные звери, кроме тех, которые не любят каменистой почвы».

Вся эта красивость оказалась ненужной, когда Ливингстон перестал заботиться о продаже своих книг на родине, хотя это и давало ему возможность заниматься своим делом. В последних его дневниках мы находим характерное для него суровое и правдивое описание событий. Сделанные исключительно для себя, эти описания дают совершенно новое представление о личности миссионера, которого привыкли изображать в островерхой консульской шапке, с Библией в руках, окруженным толпой туземцев, обращенных в истинную веру. В действительности же это был изнуренный, разочарованный человек (поскольку теперь он зависел от тех самых работорговцев, против которых боролся), во всем сомневающийся (даже в судоходности реки Замбези, которая до тех пор казалась ему бесспорной), кроме простой евангелической веры, свободной от сложных теологических догматов — есть только Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой. Апостольский символ веры был ему ближе, чем более поздние учения.

Даже неискушенный читатель сразу почувствует, насколько тяжелой была эта семилетняя экспедиция. Автор этих строк также испытал на себе, что значит четырехнедельное путешествие пешком по Африке, в течение которого один раз бастовали носильщики, встретился один «плохой» вождь, была одна ночь, проведенная в сильном жару, да еще в последние несколько дней иссякли запасы продовольствия. Но, увеличив продолжительность этого испытания в сотни раз, а лишения и невзгоды — во много сотен раз, еще раз поражаешься тому, как Ливингстон мог так долго продержаться вдали от цивилизации. Доктор Миллер великолепно описывает условия, в которых проходят все путешествия по Африке; дороги, которые чаще всего никуда не приводят, напоминают там паутину: