Клод Давид - Франц Кафка

На этот раз помощь пришла к нему совсем с другой стороны. Отец его соученика Эвальд Феликс Прибрам был президентом пражского «Агентства по страхованию рабочих от несчастных случаев» королевства Богемии. Речь идет об официальном учреждении, куда евреи принимались по строгой разнарядке. Но протекция Отто Прибрама убирает все препятствия. Пришлось лишь выдержать полагающиеся приличия, поэтому в Агентство его зачисляют 30 июля 1908 года, поскольку в Assicurazioni Generali Кафка проработал всего лишь десять месяцев.

В качестве предлога своего ухода он выдвигает то обстоятельство, что не может выносить грубого обращения с собой одного старого служащего. Но, несомненно, это была лишь отговорка и вежливая формальность.

В «Агентстве по страхованию рабочих от несчастных случаев» он является служащим, как говорили в Австрии, «с простым посещением», то есть на половину рабочего времени — каждый день он свободен после 14 часов. Это верх его чаяний. Но судьба иногда принимает непредвиденный оборот: подобный распорядок станет причиной многих зол. Посвящая послеполуденное время сну, а большую часть ночей литературной работе, Кафка быстро разрушит свое здоровье и усугубит свой невроз.

Перед поступлением в Агентство Кафка в течение трех месяцев посещал в Высшей школе коммерции вечерние курсы по страхованию рабочих; занятия вели те, которым предстояло стать его начальством: Роберт Маршнер, избранный директором Агентства в том же году, когда в него был принят Кафка (как на пришедшего последним на него возложат миссию произнесения официальной приветственной речи, которая фигурирует в его произведениях); Евгений Пфол, руководитель технического отдела страхования, который станет его непосредственным начальником; Зигмунд Флешман (вместе с Кафкой единственный служащий еврей), ведающий в «Агентстве» больничными кассами. Вскоре он будет поддерживать со всеми самые сердечные отношения. В письме (или в черновике письма) к Е. Пфолу он скажет ему, что любит его, как сын; когда он заболеет в 1917 году, Пфол навестит его в деревне, где Кафка нашел пристанище. В Агентстве быстро оценили его редакторский талант. В 1916 году он опять же напишет Фелице Бауэр, что, по утверждению его шефа, «если я уйду, наш отдел развалится (нелепое утверждение, всю комичность которого я сознаю)». Но мысль эта может служить достаточным доказательством того, что Агентство не было адом, даже если бы ему предстояло там жить как в месте своего осуждения. Итак, Кафка поступает туда в качестве подсобного служащего, годом позже его производят в стажеры, и мало-помалу он продвигается по служебной лестнице: только в 1920 году он становится секретарем и незадолго до выхода на пенсию, в 1922 году, старшим секретарем. В основном его работа состояла в обсуждении с предприятиями степеней риска и, следовательно, размеров страховых взносов, которые они ежегодно должны были выплачивать. Время от времени ему приходится выезжать в провинцию на совещания с промышленниками, иногда ему также поручают определить меры по предупреждению несчастных случаев, доверяют составление некоторых разделов годового отчета. Поскольку руководству известна ловкость его пера, Франца просят при случае отстаивать политику Агентства в профессиональных газетах. В момент прихода Кафки положение дел Агентства в самом деле нельзя назвать хорошим. Хотя оно и создано каких-то двадцать лет назад, ему не удается уравновесить свой бюджет: предприниматели, чтобы уменьшить сумму выплат, жульничают со своими декларациями о доходах. Кафка уполномочен вскрывать их мошенничества и одновременно успокаивать их и уговаривать на дальнейшее сотрудничество. Кстати, под твердым руководством Роберта Маршнера пражское Агентство вскоре добьется устойчивого положения и будет лучше контролировать свою клиентуру.

Работа Кафки, связанная с юридическими тонкостями и техническими проблемами, отнюдь не проста, и ему еще придется прослушать в 1920 году семестровый семинар в техническом университете по технологии машин. Но точность и диалектическая гибкость его ума делают чудеса. Иногда можно прочесть, что Кафка благодаря своей профессии открыл тяготы жизни рабочих и что это обострило его социальное сознание. Мы читаем, например, в одном из писем Максу Броду 1909 года: «Сколько у меня дел! В моих четырех округах, не говоря о других моих работах, люди падают со строительных подмостков, будто пьяные, они бросаются в машины, все балки переворачиваются, все насыпи обваливаются, все лестницы скользят; все, что хотят поднять вверх, опрокидывается наземь, а когда хотят что-нибудь опустить, сами падают вниз. И начинает болеть голова, стоит лишь подумать о тех девушках на фарфоровых фабриках, которые непрерывно падают с лестниц, неся горы посуды». Но в этих строках просматривается, скорее, юмористический образ работы, обременяющей служащего Кафку, чем его размышления о положении рабочих. Нет оснований для уверенности в том, что Кафка был этим глубоко взволнован. Зато взамен профессия дала ему нечто бесценное, хотя он и не отдавал себе в этом отчета, а именно контакт с конкретикой, с повседневной реальностью, с материальными интересами, с законом, с хитростью — необходимый противовес всяческим блужданиям литературной мечты.

Некоторые исследователи хотели также приписать Кафке тесные отношения с анархистскими кругами в эти годы весьма относительной экстраверсии. Надо сказать, что первым виновником этих слухов является сам Макс Брод. После смерти Кафки, пишет он в его биографии, он случайно узнал, что писатель в этот период входил в одно тайное общество под названием «Klub Miadych» («Клуб молодых»). Один из членов этого движения, некий Михал Каха, подтвердил ему это. Кафка якобы присутствовал на собраниях, но всегда оставался столь сдержанным, что его прозвали «Молчаливый» или, если можно рискнуть употребить это выражение, «Колосс тишины». Макс Брод тогда же ввел своего друга под его именем в роман, который писал в это время о чешских революционных движениях. После история эта прояснилась: Михал Каха, похоже, ошибся с именем, а Макс Брод в последние годы своей жизни сам признал свое заблуждение.

Но был другой свидетель этого времени по имени Михал Мареш. Позволим себе привести его свидетельство, которое было опубликовано. В 1909 году, рассказывает Мареш (которому в то время было шестнадцать лет), он работал на Никласштрассе, где жил Кафка, и встречал его почти ежедневно. Кафка носил большую шляпу карбонариев — знак признания анархистов. Он часто посещал «Klub Miadych», и, хотя он никогда не брал слова, Мареш не колебался, указывая даты его присутствия. Более того, в 1912 году, когда однажды нагрянула полиция и когда Мареша препроводили в участок, Кафка выступил гарантом его невиновности. Так как полицейский чин был готов заменить арест штрафом в пять флоринов, Кафка внес деньги, чтобы вытащить своего друга из этой беды; все вместе вышли тогда из комиссариата и отправились поесть сосисок (Кафка, как известно, был вегетарианцем) и выпить пива. На каждом заседании Клуба Кафка делал взнос в пять флоринов на нужды организации. Дружба между Кафкой и Марешем продолжалась, по словам последнего, с 1909 по 1923 г. В самом деле, была найдена почтовая открытка, датированная 1910 годом, которую Кафка отправил Марешу с парой слов, написанных по-чешски (правда, Кафка ошибся именем и отправил открытку Йозефу Марешу). А на фотографии, сделанной при торжественном открытии мемориальной доски на родном доме Кафки, можно увидеть Михала Мареша, с роскошной белой анархистской бородой, стоящего рядом с племянницей писателя.