Сергей Колбасьев - Туман

Туманом называется служебное упущение, происходящее от растерянности. Туман — это когда командир миноносца внезапно забывает, где у него правая, где левая рука, и таранит встречный пароход. Туман — когда сигнальщик в торжественной обстановке вместо кормового флага вдруг поднимает сигнальный «мыслете» — красно-белую шашечницу немыслимой национальности.

Туманом Полунина 2-го звали за его исключительную, способность теряться. Прозвище свое он знал и, по странному свойству характера, не скрывал. Попав за грехи в Морское училище, он в следующих выражениях познакомился с вверенным ему взводом:

— Гардемарины. Фамилия моя — Полунин, имя-отчество — Дмитрий Львович, чин лейтенант. Прозвище — Туман. Здравствуйте, гардемарины!

И взвод ответил ему дружно и без промедления. Все знали, что голова его плотно набита туманом, растворившим ему мозги. Но все забыли, с чего это пошло.

А пошло это с начала службы Полунина, с водолазного отряда. Вернее, с одного происшествия в этом отряде. В то время Полунин еще не носил своего прозвища и лицо его еще не было вздутым, с багровой сеткой растрескавшихся вен и стеклянными, навыкате глазами, Он был прыток и распорядителен. Он не только имел успех у женского населения Бьерке, где стоял отряд, но этим успехом пользовался.

Ночью на берегу за кофейней водолазный старшина Громов застал его со своей женой. Громов, человек огромного роста и медленных движений, молча отдал ему честь и прошел мимо. На следующий день, во время учебного погружения, Полунин спустился на пятидесятифутовую глубину, и Громов ключом зажал его воздушный шланг.

Заметили это не сразу. Когда Полунина вытащили на поверхность, он совершенно почернел и из горла у него хлестала кровь. Три месяца пролежал в морском госпитале. Поправившись, в водолазный отряд не вернулся и перестал смотреть на женщин.

Это он правильно сделал. Женщины тоже перестали на него смотреть.

Громов пошел в арестантские роты, но Полунин продолжал видеть его во сне. Высоким, с темным лицом, молча отдающим честь, — таким, каким встретил его тогда на берегу за кофейней. А потом он видел зеленую воду в круглых стеклах водолазного шлема и, если вовремя не успевал проснуться, мучительно и долго задыхался.

А на следующий день на службе — обязательно терялся и туманил.

С «Громобоя» ему пришлось уйти после того, как на учении пожарной тревоги он от нервности ударил огнетушителем о переборку и вонючей пеной окатил находившегося в батарее начальника бригады крейсеров.

Замещая командира «Искусного», он, при переходе с правого на левый берег Невы, непонятным образом засадил свой миноносец под крайний пролет Николаевского моста

В Морском училище, куда он за негодностью был переведен с плавающего состава, его взвод из-за ошибочно поданной команды пошел в штыки на ротного командира. Ротный был толст и сильно перепугался, а взвод из озорства кричал «ура».

За этот веселый туман Полунина перевели в гребной порт, где вредить он не мог. В гребном порту было тихо даже во время войны. Полунин надеялся мирно дослужиться до пенсии, но этому помешала революция,

В революцию распустили арестантские роты. Ему почему-то стало казаться, что Громов в тюрьме сделался революционером. Он старался не спать, чтобы не видеть огромного водолаза с пылающими глазами, нового и еще более страшного.

Начальник дивизиона, рыжий Антон Сарре, стоял на рубке одной из своих подводных лодок и, как мельница размахивая руками, ругался на четырех языках. После продолжительного словесного и прочего воздействия лодка, вздрогнув, медленно съехала боком в грязную волжскую воду.

Этим закончился удивительный поход дивизиона подводных лодок астрахано-каспийской военной флотилии от Питера до Волги по железной дороге.

Завхоз дивизиона сознавал, что за недостатком воды лодки спускать иначе, как бортом, было невозможно, но тем не менее ожидал немедленной гибели рыжего Антона Сарре вместе с лодкой и, только увидев, что спуск кончился благополучно, смог выдохнуть застрявший в груди воздух. Но от волнения закашлялся и сел на перевернутую шлюпку.

— Страшные времена пришли, друг мой Туман, — сказал невысокий беловолосый командир канонерской лодки «Роза Люксембург». — Однако ты, Туман, все-таки не унывай. Только привыкни к тому, что теперь все делается наоборот. Подводные лодки плавают не под водой, а по земле на рельсах, и спускают их не кормой, а бортом. Шестидюймовые пушки снимают с крейсеров и ставят на нефтяные баржи. Табак-махорка выпуска восемнадцатого года при горении стреляет, а бездымный порох выпуска двенадцатого года иногда почему-то не горит. Вошь кусает злее крокодила, и так далее.

— Замолчи, молодой, — с трудом проговорил завхоз дивизиона Полунин. От кашля у него болела грудь и в глазах стояли слезы.

— Шурка! — закричал снизу Сарре.

— Есть, — отозвался командир «Розы Люксембург» Александр Сейберт.

— Я ее спустил!

— Орел мужчина! — прокричал Сейберт. — Приходи на мою «Розочку», я тебя за это пообедаю. Начало торжества ровно в пять.

— Что даешь?

— Разные жидкости. Вобляжий суп, а на сладкое много чаю. Не забудь причесаться и вымыть руки. Форма одежды парадная.

— Не приду. У меня пшено, — И, отвернувшись, Сарре снова замахал руками.

— А я приду, — вздохнул Полунин. Он не мог не прийти. Он должен был видеть новых людей. С ними он забывал, что подводные лодки тоже погружаются под воду.

— Приходи, Туман, приходи, — ободрил его Сейберт. — Твой рыжий идол тоже явится, когда нажрется пшена. Я вам поиграю на гитаре.

На «Розе Люксембург» от чая пьянели, как от вина. Сейберт пел английские песни, а Полунин и Сарре яростно аккомпанировали ложками по стаканам. Пили и пели и только на рассвете вернулись в вагоны, чтобы поспать часа два перед работой.

На следующий день спустили еще одну лодку. Опять бортом. Потом обе лодки расставили по пристаням. Одну — у железной дороги, другую — у впадения протока в Волгу, — там, на пристани, собирались организовать временную базу.

Вечером ели пшенные лепешки и снова объединялись с канонерскими лодками, но на этот раз в вагонах.

У Полунина болела голова. Он ушел в свое купе и лег на верхнюю койку. Закинув руки за голову, он внимательно рассматривал газовый фонарь, в котором горела прилаженная по случаю гражданской войны свеча.

Голова гудела, как должен был бы гудеть этот фонарь. Но это вовсе не было неприятно. Из-за тонких переборок доносились невнятные голоса, гитара и смех. Это тоже было хорошо и спокойно. И мысли в голову шли самые хорошие: про то, что самому по должности на лодках погружаться не нужно, и про свою службу — про жидкое топливо, смазочные масла, кислоту для аккумуляторов, продовольствие, обмундирование и прочее. Прекрасная служба. Лучше даже, чем в гребном порту: много движения, и некогда задумываться.