Виктор Петелин - Фельдмаршал Румянцев

Исполнив свой долг, Румянцев отбыл к назначенным в его команду кирасирским полкам. И уже 2 мая он докладывал Фермору, что «оные полки потребными вещьми во всем довольно снабдены, а в людях и кирасирских лошадях недостаток, и особливо в последних, не малой имеют…». Конечно, полки можно поправить, но при разборе этих полков нашлись люди, «вовсе ни к каковой конной службе не способные, а по молодости лет могут иногда в пехоте под ружьем… служить».

Наконец 16 мая Румянцев со своими реорганизованными 18 эскадронами проследовал мимо главной квартиры и вступил в назначенный ему лагерь. Кавалерийский корпус Румянцева насчитывал до 7 тысяч сабель.

Румянцев, прикрывая правый фланг армии, двинулся в Померанию, к Одеру, успешно противодействуя прусской коннице. В первых же стычках с прусскими гусарами кавалеристы Румянцева одерживали победы, появились пленные, которые могли кое-что сообщить о своих: пленный корнет сообщил, что против Румянцева действует корпус Платена, равномерно деташированный по разным постам для «примечания и защищения против наездов легких войск», и по приближении регулярных русских войск отступает к Кеслину для прикрытия своих магазинов. Вскоре Румянцев доносил Фермору, что и «господин генерал граф Донау с большею частию своей армии противу наших войск следует и что ныне генерал Платен в Кеслине находитца».

Успешно вел разведывательные бои корпус Румянцева, в ходе кампании 1758 года, продвигаясь к Одеру. Румянцев отправлял кавалерийские партии и в Бранденбургию, к городу Кенигсвальду, и в Померанию для достовернейшего осведомления о движениях неприятеля. Учил своих кавалеристов таиться в удобных лесных чащобах и нападать на небольшие неприятельские разъезды. Учил и сам учился у неприятеля. Среди его подчиненных нашлись храбрые, мужественные, энергичные командиры, которые отважно сражались с пруссаками. Особенно выделились в корпусе бригадир Краснощеков, полковник Дячкин, есаул Лощилин… О каждом отважном поступке и умелом действии против неприятеля Румянцев с гордостью докладывал Фермору в надежде на поощрение, прекрасно понимая, что такое поощрение может поселить в душах его подчиненных желание столь же храбро сражаться, стремление отличиться и заслужить хотя бы денежную награду.

Горько становилось на душе, когда он видел трусость, беспечность, алчность…

В местечке Воронки произошел случай, который всем надолго запомнился.

Капитан Шелтинг, приближаясь к реке Варте, неожиданно получил донесение от одного из гусар арьергарда: дескать, их преследуют прусские драгуны. Естественно, капитан Шелтинг отправил своего ординарца к Румянцеву, который тут же приказал бригадиру Еропкину идти на помощь с пикетом конных кирасир и гусар.

– Нигде нет неприятеля, ваше сиятельство! – доложил Румянцеву вернувшийся Еропкин. – На две мили вперед малые партии деташировал. Нигде нет неприятеля, да и не могло быть…

Румянцев был озадачен таким оборотом дел:

– Что же произошло?

– Казаки изобличили этого гусара, и он признался, что, увидев нескольких мужиков в поле, испугался, ему показалось, что это преследующие их прусские драгуны.

– Нет! Это не гусар… – гневно нахмурился Румянцев. – Он заслуживает наказания… Определить его в извозчики…

Еропкин повернулся, собираясь покинуть главную квартиру корпуса, но Румянцев остановил его:

– Подожди, Петр Дмитриевич! Останься, вместе поужинаем.

И Еропкину стало ясно, что давнему его товарищу по ратным делам хочется поговорить по душам… Столько хлопот и забот, что некогда поделиться сокровенным…

После ужина Румянцев заговорил о том, что наболело на душе.

– Не могу понять таких людей, как этот гусар. Ведь он был не один, никому не померещились пруссаки, а вот только ему. Почему?

– У страха глаза велики, знаешь ведь… – никак не мог понять Еропкин, над чем так ломает голову старый друг.

– Страх страхом, но с ним же были другие гусары, унтер-офицеры… Почему он испугался, а не другие?

– А знаешь, я сейчас о другом подумал… Почему ты первый заговорил о неудобстве конному гренадеру иметь ружье на левой стороне, как уставом то определено?

Румянцев с удивлением посмотрел на Еропкина:

– Ну и что? Ты не согласен со мной?

– Согласен. Да и многие гренадеры попробовали последовать твоим наставлениям, сняв портупею и подсумок, тем самым большое облегчение в амуниции почувствовали, перевязь погонную вовсе попробовали отменить, крюк погонный у сумы гранатной на переднем лопаете иметь, чрез что и ружье на правой стороне лежать будет.

Румянцев расплылся в довольной улыбке и горячо заговорил, порой проглатывая окончания слов: так уж у него повелось, когда спешил, горячо что-то доказывая или просто рассказывая интересный эпизод.

– Я уж не раз испытывал свое предложение… Гораздо способнее палить с коня, когда ружье на правом плече и ничто нимало тому не препятствует. И если придут наши вышние начальники к такому же мнению, что вся тягость должна быть на правом плече, то благоприятные от того произойдут перемены в коннице… Суму и приклад ружья легко можно уместить на епанче, что тоже может послужить для облегчения пальбы с коня… Рапорт я послал еще в январе сего года, но что-то не торопятся наши главные полководцы с решением сего…

Еропкин ушел к своей бригаде, а Румянцев долго еще размышлял о положении в армии, в своем кавалерийском корпусе. Не раз уж он замечал, что не все командиры исполняют свой долг с прилежанием и чувством ответственности. Иные, подражая фельдмаршалу Апраксину, обставляли свой военный быт всевозможной роскошью и удобствами. Это раздражало Румянцева, который не любил роскоши и пользовался в походной жизни только самым необходимым. Апраксин, как один из богатейших людей своего времени, пользовался роскошью за собственный счет, а некоторые генералы и старшие офицеры успели окружить себя многочисленной командой обслуживания за счет полков, им вверенных. Вот бригадир Стоянов… Казалось бы, должен знать полезнейшее в службе ее императорского величества учреждение, что всякий чин, а особо рядовые, должны всю службу свою нести без отягощения одних и облегчения других, как предписывает армейская дисциплина. Каждому надлежит быть ведомым об этом правиле…

«Надо отправить ордер бригадиру Стоянову, – размышлял Румянцев. – Если не сказать ему правду, то может рухнуть дисциплина. А мне стало ведомо, что многочисленные обер– и унтер-офицеры от полков отлучены и числятся при нем, бригадире, а протчие при полках всю должность несут… Вот почему эта многочисленная команда обслуживания бригадира, не имея строгого над собой надзирания и взыскания по моим отданным многим приказам, разные непорядки и даже грабительства делают… Может, Стоянов-то и не знает об этом, но я-то сам видел, как грабили жителей люди Стоянова в местечке Чарнове… Непослушания же быть больше не может! Терпеть был принужден, пока мы переходили реку Варту, ну а теперь я возьмусь за них… О сей многочисленной команде я потребую от Стоянова уведомления, с какого позволения он такое число, кое ни по чину ему, ни по обстоятельствам нынешним столь менее иметь пристойно… А между тем полки, особенно Сербский, ежедневно делают мне представление, что налицо мало людей… Нет, пора прекратить это безобразие!»