Виктор Петелин - Фельдмаршал Румянцев

Нет, в это утро Екатерина Алексеевна так ничего и не написала. Стоило ей переключиться на письмо, а воображение невольно переносило к недавним событиям конца июня прошедшего года. Ничто вроде бы не изменилось в ее обыкновении рано вставать и работать. За эти восемнадцать лет она приучила себя работать с полной отдачей. Раньше, с 1745 года, она учила русский язык, изучала нравы и обычаи русского народа, религиозные обряды, читала серьезные исторические и философские книги, уже в то время называя себя «философом в пятнадцать лет». И мало кто догадывался, что она уже тогда готовила себя к управлению великим народом и великой страной. Кому придет в голову на ее месте читать «Жизнеописания» Плутарха, сочинения греческого философа Платона, римского историка Тацита, энциклопедию Бейля. А потом она увлеклась сочинениями великих французов: Вольтера, Монтескье, Дидро, Руссо… Только чтение могло вознести ее над окружающими сенаторами, генералами, придворными. Разве не Тацит открыл ей многие стороны человеческих взаимоотношений, научил глубже разбираться в мотивах человеческих поступков и пристальнее всматриваться во все, что кругом происходит?

Книги научили ее быть терпеливой, снисходительной к чужим слабостям, быть стойкой. И вот она императрица… Не зря она часами простаивала на коленях с молитвенником в руках, чем заслужила доверие религиозной Елизаветы, постилась, говела даже больше, чем диктовали ей религиозные постулаты. Да, Елизавета полюбила ее, но и не давала сделать хотя бы один самостоятельный шаг; даже заставила ее румяниться, хотя ей не нравились ни румяна, ни белила. Но стала румяниться и употреблять белила, носила мужской костюм, лишь бы угодить императрице… И вот теперь она сама императрица. Но она не будет похожей на Елизавету, она станет просвещенной монархиней, когда все будут окутаны ее милостями как теплыми одеялами…

Она шла к власти долгих восемнадцать лет, но вовсе не ожидала, что перелом наступит так внезапно. Мысли ее то и дело уходили в недалекое прошлое, часто возникали картины недавних событий, и радость исполненного согревала ее душу, образы преданных людей проходили вереницей.

Вот и в этот январский день, после отшумевших рождественских и новогодних празднеств, она с трудом оторвалась от воспоминаний, с которыми ей было так и грустно и тепло… Как жизнь одного человека, судьба целой империи зависит от случайных совпадений благоприятных или неблагоприятных обстоятельств! Если бы Петр со своими голштинцами оказал ей сопротивление в тот день или вовремя догадался бы захватить Кронштадт, а оттуда удрать за границу, в Померанию, где стояли готовые к походу в Данию войска Румянцева, все могло бы быть сейчас по-другому. Она не сидела бы в этом уютном теплом кабинете в императорском дворце, а где-нибудь в Сибири или в лучшем случае в монастыре доживала бы свои дни.

И вот вроде бы круто изменилась ее жизнь с 28 июня 1762 года… Стать повелительницей такого огромного и могущественного государства, как Россия! И эти перемены, казалось бы, должны были круто изменить и ее внутренний мир. Ничуть не бывало: она по-прежнему верна себе – рано встает, много работает, читает. Прибавилось лишь хлопот, тревог и забот.

Со смертью Петра III она вздохнула с облегчением, хоть и жалко ей было этого сумасбродного и легкомысленного правителя, совсем не готового к этому сложному виду человеческой деятельности ни по своему образованию, ни по своему воспитанию, ни по характеру. Почти восемнадцать лет она стойко терпела супружеское иго. Сначала ее забавляло, что он доверял ей свои любовные секреты, во всем искал советов умной жены. А потом под влиянием плохих людей, которыми он окружил себя, совсем от нее отошел, менял любовниц, выбирая одну глупее и дурнее другой. И наконец остановился на Елизавете Воронцовой, полной, широкоплечей и некрасивой женщине. Хотел сделать ее императрицей, во всяком случае, она бывала на всех торжественных приемах рядом с императором. Петр был человеком во всем ей противоположным, он охотно просиживал часами за веселой, беззаботной беседой со своими дружками-голштинцами. Даже не за беседой – это было скорее зубоскальство, пустая трата времени. Он не хотел учиться, его не тянуло к книгам. Он ненавидел придворный этикет. Ему бы подурачиться, понасмешничать, поволочиться за красивыми придворными дамами…

В Ораниенбауме, к которому он привык, будучи наследником престола, мог часами заниматься военными упражнениями с отрядом голштинцев, а потом с офицерами устраивал кутежи – с вином, пивом, танцами, случайными женщинами… Он не мог долее оставаться на императорском престоле страны, народ которой он не уважал, язык которой презирал, открыто признавался в том, что пособничал Фридриху II во время недавней с ним войны. Он был простодушен, как ребенок. Не зря Фридрих сказал о свержении его с престола: его отослали в Ропшу, как отправляют преждевременно спать напроказившего ребенка. Вот уж действительно остроумно сказано. Никакого сожаления о своем страстном почитателе.

С первых дней царствования Екатерина поняла, что гвардейские офицеры и солдаты, которые возвели ее на трон, по-прежнему будут ее почитать и славить ее мудрость и красоту, но вряд ли чем существенным могут помочь ей в управлении страной. Даже самые умные и энергичные, такие, как братья Орловы, могут стать украшением подножия ее трона, могут выполнять ее отдельные поручения, но они не способны на долговременное государственное управление, которое нуждается в повседневном внимательном изучении дел и правильных их решений, вдумчивых, справедливых, своевременных.

Наступило время приема секретарей и министров. Екатерина выпила, как обычно, чашку крепкого кофе, приласкала собачек, не переводившихся у нее, и спросила, кто ее ждет.

– Никита Иванович Панин.

– Проси.

«Этот не упустит своего часа, непременно придет с какой-нибудь неприятностью», – подумала императрица. Ее полное белое лицо чуть утратило привлекательность и стало величавым.

Мемуаристы разное писали о ее внешности. Одни говорили, что она самая красивая женщина среди своих современниц, другие отмечали «что-то угловатое и неуклюжее» в ее внешнем облике, – в зависимости от того, что видели в ней в разное время и в разном состоянии. А пока перед Никитой Паниным предстала тридцатитрехлетняя женщина в расцвете обаяния и ума.

Никита Иванович вошел и церемонно, как этого требует этикет, склонился перед императрицей.

– Ну что, Никита Иванович, опять с проектом? – Екатерина тяжело вздохнула, давая понять, что она готова выслушать его со вниманием усердной ученицы.

Панин часто попадался на эту уловку и подробнейшим образом излагал очередные проекты, которые просто «толпились» в его умной запальчивой голове.