Виктор Петелин - Жизнь графа Дмитрия Милютина

Да еще месяц тому назад, в начале сентября, в Москве, провел в кругу своей семьи и друзей несколько прекрасных дней: обедал у тетки Елизаветы Николаевны Киселевой, побывал на даче у тетки Александры Дмитриевны Нееловой, урожденной Киселевой, а самое главное – два вечера провел с Василием Петровичем Боткиным и Тимофеем Николаевичем Грановским, «в обществе московских профессоров и литераторов».

Крайне обострился вопрос о Дунайских княжествах: Англия и Франция требовали немедленно освободить их, а Николай Первый отвергал их дерзкие предложения, предлагая продолжить дипломатические переговоры…

Дмитрий Алексеевич был очень удивлен последующими событиями: Россия не готова к войне, было несколько пехотных корпусов, более или менее снабженных военным имуществом, обмундированием, продуктами, а все другие войска нуждались в серьезных приготовлениях к длительным военным действиям, а император Николай считал, что он может, как в давние времена, диктовать свою волю.

Почему не уступить Дунайские княжества и не отдать их под протекторат всех великих западных стран? Почему святые места не отдать под протекторат всех западных стран, чтобы они совместно с Россией следили за равноправием православных и католиков в Палестине? Неужели из-за этого мелкого вопроса ввергать Россию в войну, результаты которой просто непредсказуемы? Ведь эти страны, Англия, Франция, Австрия и Пруссия, очень сильны, там подготовка к войне велась длительная и упорная… Возникают еще более незначительные расхождения между великими странами… Неужели нельзя их урегулировать, а не тратить русскую кровь для завоевания столь мелкого, ничтожно малого для завоевания своего имперского авторитета, урегулировать дипломатическим путем, путем уступок и компромисса? Многое удивляло Милютина в современной политике…

Вот Паскевич, очень близкий и доверенный друг императора, то и дело пишет записки на имя Николая Павловича, одна другой противоречивее и непонятнее. Конечно, всем известно, как Паскевич завоевал этот авторитет, своим умом и талантом полководца прокладывал он путь к сердцу императора, который служил в полку под командованием прославленного генерала, успешно прошедшего всю войну с Наполеоном. Когда великий князь стал императором, то Паскевичу поручал самые трудные воинские задания: Паскевич выиграл войну с Персией, войну с Турцией, разгромил Польское восстание и надолго воцарился наместником императора в Варшаве, получив за эти подвиги графа, князя, кучу орденов, миллион рублей и на миллион имений и дворцов. Можно понять, что Паскевичу шел семьдесят второй год, он утратил прежнюю смелость, предприимчивость, воинскую смекалку, инициативу, но зачем и почему старый фельдмаршал дает столь противоречивые рекомендации в своих письмах и записках… Почему старый фельдмаршал был против войны с Турцией, против внезапного захвата Константинополя, а все-таки рекомендовал, как вести ее… Писал записки, в которых то одно, то прямо противоположное предлагал императору, не обладавшему стратегическим мышлением. Паскевич делал все от него зависящее, чтобы поход русских за Дунай провалился, а между тем писал, что поход русских за Дунай – это начало вторжения в Турцию, начало победоносной войны.

Наблюдая за Паскевичем во время заграничной поездки, Милютин обратил внимание на двойственность и противоречивость его характера: то он прямолинеен и груб в своих предложениях, то неумеренно льстив и компромиссен в своем поведении с императором, то он беспощаден, как честный и порядочный генерал, ко всем, кто расхищает казенное имущество, беспощаден к тем, кто избивал солдат, то жесток с солдатами, то был неуступчивым гонителем аракчеевских правил, то становился равнодушным и уступчивым, когда начатое им дело надо было доводить до конца… Милютину рассказывали, как молодой Паскевич расследовал одно крестьянское преступление: якобы крестьяне не уплатили недоимки. Паскевич расследовал это дело, выяснил, что управляющий имением сам украл недоимки, предложил Александру Первому не наказывать крестьян, а уплатить им денежное вознаграждение и наказать управляющего.

Но этим и закончилось дело, а управляющего перевели на другое место работы.

Бесплодна была и его борьба против преступлений в армии, ведь воровали чуть ли не все, что было доступно украсть… «Да он фактически, уже будучи в Польше, махнул рукой на эту бесплодную борьбу, – писал Тарле, – и при нем, очень честном и ненавидящем казнокрадов начальнике, грабеж – например, при постройке крепостей в царстве Польском – доходил до гомерических размеров. Инженеры строили в царстве Польском крепости в 30-х и 40-х годах так, что на отпущенные и истраченные ассигновки можно было бы рядом с каждой выстроенной ими крепостью построить точь-в-точь такую же другую… Но, признав это обстоятельство, т. е. свое полное бессилие в борьбе с грабителями, и примирившись с ним… аракчеевщина продолжала процветать во всей силе, Паскевич гораздо менее оптимистически судил о мощи русской армии, чем Николай. Но он молчал. И тогда молчал, когда увидел, что из солдата хотят истязаниями и муштрой приготовить не воина, а акробата или артиста для кордебалета; и тогда молчал, когда злостный, наглый, полуграмотный и тупой фельдфебель Сухозанет умышленно разрушал военную академию и насаждал невежественность среди командного состава.

«Красота фронта, доходящая до акробатства» всегда отталкивала Паскевича, как он неоднократно признается в интимных записках: «Я требовал строгую дисциплину и службу, я не потакал беспорядкам и распутству; но я не дозволял акробатства с носками и коленками солдат. Я сильно преследовал жестокость и самоуправство… Но, к горю моему, зкзерцирмейстерство все захватывало… У нас зкзерцирмейстерство приняла в свои руки бездарность, а так как она в большинстве, то из нее стали выходить сильные в государстве… Регулярство в армии необходимо, но о нем можно сказать то, что говорят про иных, которые лбы себе разбивают, Богу молясь… Оно хорошо только в меру, а градус этой меры – знание войны, а то из регулярства выходит акробатство».

Так всегда думал Паскевич, фельдмаршал русской армии, и ровно ничего не сделал, чтобы фактически бороться с этим злом, о котором так хорошо писал для самого себя в своих записках».

Тарле здесь сформулировал то, о чем современники Паскевича, в том числе и Дмитрий Милютин, догадывались, знали и писали.

«Огромное, поистине безмерное самолюбие» Паскевича – вот что помешало ему быть полезным императору и России и в эти памятные дни накануне войны, и во время войны.

Паскевич иронически относился к князю Меншикову, посланному в Константинополь для дипломатических переговоров с турецким султаном.