Виктор Петелин - Жизнь Шаляпина. Триумф

На станции Итларь Шаляпина ждала телега со знакомым молодым мужиком по имени Серега.

– Садись, барин. Лисеич приказал побыстрее тебя доставить к нему. Очень, говорит, соскучился. А что тебя давно не было? Весной уток было пропасть… У тебя нет папироски, барин?

Шаляпин, усаживаясь в телегу, аккуратно застеленную душистым сеном, достал из поддевки папиросы, угостил Серегу, укладывавшего его вещи.

Серега сел на передок телеги, помахал кнутом, и лошадь потрусила. Только проехали последние дома станции, как Серега затянул песню:

На небе – ни облачка. Становилось жарко. Шаляпин скинул поддевку и жадно смотрел кругом. Далеко простирались поля, полные желтой ржи, лишь изредка мелькали в них синие васильки. А по другую сторону стоял овес. На обочине – тонкая, стройная рябина с гроздьями поспевающих ягод. «Господи! Как жизнь-то хороша… Какое раздолье-то! – мелькнуло у Шаляпина. – A-а, хорошо поет, бестия! Ишь как выводит грамотно, лучше многих солистов. А все почему? Душа у парня есть…»

– А ловко ты, Серега, поешь. Много песен знаешь?

– У нас много голосистых, вся деревня, можно сказать, так-то поет. Чего тут мудрого… Вот у дьякона нашего голос так голос. Как рявкнет, словно медведь, так и присядешь от испуга…

– Рявкнуть-то всяк умеет, поди… – Шаляпин никому в деревне не говорил, что он артист, поет в оперных театрах. И друзья его тоже держали этот секрет в тайне.

– Не скажи! Нужно голос иметь, – наставительно сказал Серега.

Подъезжали к речке по крутому склону. Вдали по мостику шел урядник. Лошадь прибавляла шагу. И не сдержался Федор Иванович.

– Держи! Вожжи натягивай, черт бы тебя побрал, сейчас понесет! – во всю свою мочь заорал Шаляпин на возницу, ошалело посмотревшего на него и чуть было не выпустившего вожжи из рук в испуге. – Да-а-ай сюда!

Нет, Серега сумел удержать лошадь, а шедший впереди урядник от ужасного крика споткнулся и через низкие перильца кувырнулся в речку. Лошадь пронеслась мимо незадачливого служителя земства, который, как рассказывали, долго еще жаловался, что этот мощный крик «прямо в барабанную перепонку попал», да так мощно, словно бы кто подтолкнул его в речку-то.

Утки, уютно расположившиеся в дальнем от дороги болоте, испуганно взмыли вверх и долго кружили над полями и лесами.

– Ну-у, барин, и голос же у тебя… Куда там дьякону до тебя! Ужасть! Во-от какая сила! – И Серега показал большой оттопыренный палец правой руки, в левой он держал вожжи. Этот привычный жест выражал высшую похвалу вокальных данных барина, на какую только был способен деревенский парень Серега.

Вскоре показался крепко сколоченный новый дом, в котором Федор Иванович не раз уже бывал. Константин Алексеевич стоял на крыльце, радостно улыбаясь в ожидании. Недалеко от дома сидел Валентин Александрович Серов и поспешно вытирал кисти: на этюды далеко ходить не нужно было, кругом стоял лес, рядом была речка, а чуть дальше виднелись поля и избы мужицкие.

Коровин спустился со ступенек крыльца и попал в крепкие объятия Шаляпина. Подошедший Серов тепло поздоровался с давним другом.

Коровин показал комнату, отведенную Шаляпину, и сказал:

– Как приведешь себя в порядок, приходи в мою мастерскую, ну, ты знаешь. Чаи гонять будем…

– Неужели только чаи? Вода мельницу ломает, ты знаешь, – пошутил Федор Иванович.

– Ладно, ладно, найдем и что-нибудь покрепче, с дороги-то, пожалуй, можно…

Шаляпин сбросил поддевку, Серега внес пожитки барина и замер в ожидании. Федор Иванович щедро расплатился и стал разбирать свои вещи: здесь он предполагал не только отдохнуть, но и поработать над партиями предстоящего сезона.

Федор Иванович вышел на крыльцо, где поджидал его Василий Белов с большим ковшом воды.

– Эх, хорошо умыться с дороги. Ну как, Василий, сын Харитонов, жисть-то? Много уток настреляли с барином-то?..

Василий Харитоньевич, старший мастер декоративной мастерской, с десятилетнего возраста служил у Коровина, знал привычки и характеры всех его друзей, но за простоту и общительность особо выделял Шаляпина. Поливая тонкой струйкой из ковша на руки Шаляпину, наклонившемуся и широко расставившему ноги под большой сосной, Василий Белов, маленький, веснушчатый, опасаясь очередного розыгрыша, был неумолимо краток:

– Никак нет!

– А газеты сюда приходят? Читаешь? Что новенького? Последние дни я был очень занят и не читал газет, – вытираясь большим холстинным полотенцем, серьезно сказал Шаляпин.

– Студенты все бунтуют, – не чувствуя подвоха, сказал Белов, снизу вверх уставив свои оловянные, как пуговицы, глаза на Федора Ивановича.

– Ишь ты! Что-то не верится! Почему бы им бунтовать?

– Студенты – самые разбойники… В газете пишут, что недавно они убили в доме Соловейчика, где находится наша мастерская, женщину и ограбили.

– Богатая? Красивая?

– Какой там! Жена сапожника, старая, бедная, в подвале жила.

– Не может быть! Ты что-то путаешь… – насмешливо произнес Шаляпин.

– Вот всегда ты, Федор Иваныч, не веришь мне, а я сам читал в газетке.

– Ты принеси газетку-то, интересно посмотреть, что там пишут, давно не читал газеток-то.

Через несколько минут Шаляпин вошел в большую светлую мастерскую хозяина дома, где на столе уже пыхтел пузатый самовар, стоял штоф с водкой, живописно расположились всевозможные яства.

– Садитесь, господа! – широким жестом пригласил Константин Алексеевич. – Сегодня у нас день отдыха по случаю приезда дорогого гостя.

Шаляпин быстро освоился за столом. Да и вся обстановка оказалась для него привычной: новатор в живописи, в театральном искусстве, Константин Коровин не любил менять раз и навсегда заведенный порядок своей жизни в деревне, его окружали старые, испытанные в делах охотники, рыболовы, крестьяне, поверившие в него как щедрого, отзывчивого и доброго барина. Вот и сейчас за столом сидели давние знакомцы Федора Ивановича. Деревенский охотник Герасим Дементьевич, обстоятельный и рассудительный; Василий Княжев, бродяга, рыбак, охотник, любивший говорить, что «в красоте природы кружиться – лучше жисти нет»; за столом же сидели два чисто одетых крестьянина, Макаров и Глушков, как представил их Коровин…

И потекла застольная беседа, тихая и обстоятельная вначале, быстрая и стремительная, как горный поток, под конец.

Вошел Василий Белов, на подносе он принес горячие оладьи, пирожки с визигой, сдобные лепешки, выборгские крендели, а под мышкой торчала газета. Степенно разложил все гостям, а Шаляпину подал газету:

– Вот, Федор Иваныч, почитай, чтоб удостовериться, что я не вру про давешнее, – и нахмурился, оскорбленный за недоверие.