Виктор Петелин - Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.

Прямое обращение к аудитории было характерным для Шолохова. Он не терпел общих фраз, требовал в выступлениях конкретности.

– Партийная организация у нас здоровая, – оглядел Шолохов зал, – трудолюбивая. Но, как говорят, в семье не без урода. А нельзя ли более серьезно взяться за дело в свете последних решений Центрального Комитета партии, который принимает суровые меры по оздоровлению нашего быта, в области идеологии, по воспитанию молодежи, по борьбе со всеми отрицательными явлениями, которые отравляют нашу жизнь, нашу действительность? – И обратился к примерам: – Смотрите, что у нас есть в районе… Это не мной сочинено. Являясь длительное время председателем колхоза имени XXI партсъезда, товарищ Тымчик зазнался, стал высокомерно относиться к колхозникам, собрал вокруг себя пьяниц и подхалимов, организовывал групповые пьянки, потворствовал расхитителям, всячески оберегая их от справедливого наказания. Сам в пьяном виде разбил колхозную машину. Ну, как говорится, дальше ехать некуда и на этой машине никуда не поедешь, – прокомментировал Шолохов.

Продолжая выступление, от предъявил принципиальный спрос к руководителям хозяйств, отделений, бригад. Не только критиковал, но и беспощадно высмеивал некоторых за корысть, мелкодушие, двуличие. Вот что он сказал о механике совхоза «Грачевский» Абакумове:

– Абакумов Алексей Федорович издевательски относится к общественной работе… На самом деле издевательски. А почему, дальше видно будет. Формально выполняя обязанности механика, не проявляет заботы о народном добре. Но дома, в своем личном хозяйстве, как бы перелицовывается, преображается. Становится скупым и бережливым хозяином с повадками прибрать все к своим рукам. Имея хороший дом, Абакумов занялся строительством второго. А на чертей он ему нужен? – гневно спросил Шолохов и рассказал, как этот же механик украл двигатель от новой совхозной доильной установки и приспособил его для распиловки леса. Какой он развел у себя огромный сад, пасеку, как откармливал двух свиней на краденых совхозных кормах. Молодая, здоровая, бездетная жена его в совхозе не работает. А когда же ей работать за своим хозяйством? – снова прозвучал вопрос. Далее Михаил Александрович сказал: – Иные работники всю душу и трудолюбие вкладывают в личное хозяйство, на производстве же отбывают день до вечера. Да еще бахвалятся, что умеют жить. Дорого обходится государству такой образ жизни, а также халатность и безответственность отдельных работников.

Досталось по первое число землякам от Шолохова за самогоноварение, недостойное поведение в общественных местах и быту. Вызвал в зале смех такой эпизод:

– Члены КПСС Ушаков и Григорьев из колхоза имени Шолохова ходили славить Христа. А запив, два дня пьянствовали. Вот я не знаю, – говорил Михаил Александрович, – Христа они прославили или нет, а меня прославили. Так сказать, довесили к моей славе. Вот только благодарить их за это я не хочу.

Много, очень много справедливо горького высказал на этом пленуме М.А. Шолохов.

– Была у казаков такая поговорка: на что казак сядет, то к нему и прилипает. Может, в прошлом это было. Но сейчас, мне думается, надо вот что сделать. Если у некоторых любителей чужого добра, в частности государственного, такое уж клейкое место, каким он садится, то надо попробовать эту клейковину скипидаром смывать, а потом еще и наждачной бумагой протереть. Да так, чтобы до кровицы, до болячки.

Обычно светлые, глаза Михаила Александровича темнели, когда он говорил о мошенниках, лихоимцах, которым ничего не стоит перепутать свой карман с государственным. Упрекнув коммунистов в либерализме, в том, что они сами, бывает, «идут не туда», Шолохов взглянул на меня и сказал:

– Я вам твердо обещаю, что на Петра Ивановича Маяцкого я буду давить всем моим весом, всеми пятью пудами, чтобы он с вас и стружку снимал, и пенку снимал, и чтобы вы почувствовали, что есть руководство в Вешенском районе. Не либералы сидят, которые все прощают, еще норовят платочком носовым слезы вытирать хапугам, растратчикам, пьяницам и всякой остальной сволочи. Давайте с этим общим злом бороться по-настоящему.

После Шолохова все выступали на редкость хорошо. Никаких самоотчетов, по-деловому, остро, с критикой и самокритикой. Михаил Александрович слушал с интересом, делал пометки в блокноте, наклонился ко мне:

– Я, кажется, выполнил поставленную тобой задачу, дал тон пленуму. Теперь ты меня отпусти. Надо и самому, и хозяйке помочь подготовиться к завтрашней встрече гостей. Не наши, зарубежные приезжают.

– Я не против, но сам не могу. К пленуму надо обращаться. Товарищи! – поднялся я. – Тут от члена пленума райкома…

– Погоди, сам скажу, – остановил меня Михаил Александрович. – Просьба есть, товарищи казаки. Мы должны завтра с Марией Петровной принять с утра иностранных гостей. Дело дипломатичное. Порядок во всем надо навести. Хозяйке одной не управиться, помочь надо. Чтобы не было так: говорим о равноправии женщин, а сами дома ни за холодную воду.

– Отпустим Михаила Александровича? – спросил я.

– Уважим, – подняли руки присутствующие и проводили Шолохова аплодисментами.

Поздним вечером в моем кабинете раздался телефонный звонок. Шолохов спрашивал, кто и как выступал после его ухода, какое приняли постановление, что наметили на ближайшее время по подъему и укреплению дисциплины, не требуется ли какая-нибудь помощь от него.

Так было всегда. Михаил Александрович просил его информировать обо всем. Случались трудности, мог звонить по несколько раз на день, позвать к себе или зайти в райком. Он был одним из самых активных коммунистов районной партийной организации, участвовал в решении буквально всех вопросов.

– И все-таки, – выслушав мой рассказ о пленуме, сказали мои друзья-районщики, – неужели у вас не было никаких споров, конфликтов. Ведь Шолохов с характером.

Характера Михаилу Александровичу было действительно не занимать. Да и не прожить бы без него в нелегкой юности, в борьбе за «Тихий Дон», «Поднятую целину», за их публикации. Факты известные, о них достаточно писали литературоведы. Я сказал своим друзьям, что работать мне рядом с Шолоховым было и трудно, и легко. Трудно потому, что я в его присутствии всегда ощущал ту партийную ответственность, которая была на меня возложена как на секретаря Шолоховского райкома. А легко потому, что рядом был мудрый советчик, душевный наставник, я постоянно чувствовал его дружеское плечо и мог опереться на него. Ну а споры, конечно, были, как и некоторые размолвки. Спорили, случалось, до седьмого пота. Сердились друг на друга. Но все это по работе, по большому счету – хотя бы из-за строительства санатория.