Шарль Азнавур - Прошлое и будущее

Мой первый клиент, назовем его Лео Фульд, пересек порог издательства Рауля Бретона, весь в ореоле зарождающейся парижской славы и успеха в мюзик — холле «Альгамбра». Он не был знаком французской публике, так же как и представителям еврейской общины, но благодаря слухам уже завоевал некоторую известность. Все его выступление в основном состояло из песен на идише и иврите. Родом он был из Голландии, но жил в Соединенных Штатах. «Гои» также не были равнодушны к его пению. В начале 50–х годов все мы еще не пришли в себя, не до конца излечились от горестей военных лет. Но евреи, пострадавшие больше, чем кто бы то ни был, потерявшие почти всех близких, из чьей памяти еще не стерлисьстрадания, перенесенные в концентрационных лагерях, — держались в тени, словно стесняясь того, что с ними произошло. Эти обессилевшие люди с истерзанной плотью и верой, которые пережили самое худшее, боялись свободно высказываться, боялись нести ответственность за свое еврейское происхождение, как будто гестаповцы в черных униформах все еще продолжали охоту на них, и поэтому они возвели Лео в ранг своего глашатая. Они толпами приезжали из Бельвилля, с площади Республики, из квартала Марэ, с блошиного рынка Сент — Уэна, с базара у Тампля, с площади Бастилии, из захудалого пригорода и из богатых районов, чтобы увидеть и услышать первого еврейского артиста, певшего не на религиозном празднике, а на международной сцене, давая им возможность ощутить гордость за свой народ. Они были готовы заплатить любые деньги, лишь бы быть там и радоваться, не боясь сказать: «Лео Фульд — наш человек». Билеты на его концерты продавались даже на черном рынке, а это о многом говорит.

Поскольку я был жаден до всего, что касалось мюзик — холла, то однажды пришел на его концерт и оказался в этой толпе, где некоторые зрители, проходя, хлопали меня по плечу, явно принимая за своего. Да я и был своим, не по религиозной принадлежности, а по духу: ведь у нашего народа, пусть в других местах и в иные времена, была такая же трагическая судьба.

Итак, в тот день Лео Фульд пересек порог легендарного дома Рауля Бретона, куда я, независимо от погоды, являлся каждый день. Рауль, в черных очках и с вечной сигаретой «голуаз» в пожелтевших от никотина губах, знавший Лео по Америке, представил его всей команде. Лео пришел попросить разрешения перевести несколько песен Шарля Трене, чтобы исполнять их в Израиле, который с недавних пор стал независимым государством. Рауль увел его в отдельный кабинет. Я в то время был настолько застенчив, что многие даже считали меня задавакой. Рауль заставил меня спеть некоторые из своих песен новому посетителю. Я, хорошо ли плохо ли, настучал на многострадальном фортепьяно и спел три — четыре песни, одной из которых была «Потому что». Лео они показались интересными, и он захотел послушать, как я исполняю их на публике, чтобы видеть реакцию. В те малорадостные времена я каждый вечер работал в ночном кабаре «Крейзи Хоре», где выступали молодые, симпатичные, но не очень одетые дамы. Мы с Фернаном Рейно развлекали публику в промежутках между стриптизом. Выступали по нескольку раз за вечер, и эти выступления, которые мы называли «мессами», помогали нам свести концы с концами. Второй прибывший спрашивал у первого: «Как сегодня принимает публика?» Странное дело, но когда у одного все получалось, то и у другого выступление проходило нормально. Раз на раз не приходился, часто бывало, что кто — ни- будь из зала громким вульгарным голосом, от которого дрожали бокалы шампанского, выкрикивал: «Долой!»

И вот в этом весьма своеобразном кабаре Лео Фульд впервые увидел мое выступление. В тот вечер все прошло успешно, но его разочаровал подбор песен, среди которых не было ни одной лирической из тех, что он слышал в моем исполнении, а в основном — ритмичные песни вроде «Шляпы под кротовый мех» и «Люблю Париж в мае». По его мнению, я шел по ложному пути, потому что выступления такого рода должны были завести меня в тупик. Я, в большей степени дитя Эдит Пиаф, нежели Мориса Шевалье, был драматическим певцом. Если бы я исполнял песни, подобные тем, что Лео слышал несколькими днями раньше, мой творческий путь, возможно, оказался бы более трудным, но вместе с тем и более надежным. Убеждать меня не было необходимости, я и сам давно чувствовал это, но меня пригласили в «Крейзи Хоре» только с тем условием, что выступление будет состоять только из песен в ускоренных ритмах. Если я собирался и дальше зарабатывать на жизнь, то должен был оставаться артистом мюзик — холла. Но замечания Лео не оставили меня равнодушным, и я заменил несколько песен в своем репертуаре. Начиная с того дня, я стал артистом, обреченным на провал, и оставался таковым еще много лет. «Крейзи Хоре» я покинул, сожалея лишь об одном: что больше никогда не буду вместе с Симом и Фернаном помогать очаровательным, почти что не одетым, юным дамам делать разминку перед выходом на сцену!

Годы спустя, когда я дебютировал на американской сцене, Лео разыскал меня и дал очень много великолепных советов по тому, как лучше преподнести мои песни, исполняя их на английском языке.

После Лео Фульда к Раулю пришла его прежняя секретарша, которая вот уже много лет заставляла весь Париж, да и весь мир, бегать на ее выступления, чтобы послушать, как она поет, и понаблюдать за тем, как она срезает клиентам галстуки. Генриетта стала Генриеттой Паташу и имела собственное ночное кабаре на Монмартре. Она в свою очередь села напротив меня у синего фортепьяно, и я спел ей некоторые из своих песен. Она выбрала «Потому что» и заявила: «Вы слишком много курите, три пачки синих «голуаз» в день — это чересчур, потому и голос у вас такой осипший. Предлагаю вот что: не курите месяц, и я предлагаю вам ангажемент на неограниченное время на Монмартре, у Паташу, согласны?» Еще бы, конечно, согласен! Через месяц она снова встретилась со мной и была по — настоящему разочарована. «Вы поступаете неразумно. Я просила вас бросить курить, и вы, конечно, этого не сделали. Ваш голос еще ужасней, чем месяц назад». «Уверяю вас, я сделал, как мы договорились, спросите у Рауля Бретона, он подтвердит». Она так и поступила. В результате пригласила меня на работу, сняв бесполезный запрет: «Начинаете работать у меня на следующей неделе. Одно условие: песню «Потому что» буду петь я». Господи, да я готов был отдать ей все свои песни, настолько был счастлив каждый вечер выступать в зале, заполненном до отказа первосортной публикой, приехавшей со всех концов света.