Шарль Азнавур - Прошлое и будущее

Итак, наша семья переехала в новый квартал, и в следующий понедельник мы с Аидой, перейдя улицу, впервые пошли в новую школу. Что было особенного в этой школе, что отличало ее от других? Да, в общем, ничего, кроме того, что дети, которые собирались стать актерами, танцорами или музыкантами, могли учиться и одновременно постигать основы своей будущей профессии. Если кто‑то вечером играл в театре (еще не было закона, запрещающего участие детей в спектаклях), то на следующий день мог не приходить на занятия. Если у ученика после обеда были репетиции, он посещал только утренние занятия. Многие из детей — актеров, которые впоследствии, в 30–х годах, сделали театральную или кинематографическую карьеру, играли в выпускных спектаклях, поставленных Раймоном Роньони — членом труппы «Комеди франсез» [11] Французский драматический театр, осн. в 1680 г. в Париже Людовиком XIV. , закончили театральный курс мадам Марешаль, где преподавателями были мадам Эсертье и мадам Шабо, а также мадемуазель Велютини. На крытой галерее дважды в неделю проходили уроки классического танца, которые вел месье Ги Лене. Кормили очень хорошо, и даже сегодня, закрыв глаза, я иногда ощущаю запах супа и хлеба, которые превалировали в нашем меню.

И именно в театральной школе мое сердце впервые забилось с удвоенной силой. Она была блондинка со светлыми глазами (уже тогда мне нравились светлоглазые девушки!), приехала из Бразилии, звали ее Грациэлла Фурсман. Мне было двенадцать, ей, скорее всего, шестнадцать или семнадцать; если наши взгляды и встречались иногда, то совершенно случайно. Позднее она вернулась в свою страну. Я совершенно не страдал, наверное, потому, что в этом возрасте тайная платоническая любовь проходит довольно быстро…

Очень часто какой‑нибудь режиссер являлся к нам в поисках ребенка на роль в той или иной пьесе, в ревю или даже в кино. Тогда мальчики и девочки выстраивались шеренгой у стены в глубине двора, а он проходил мимо нас, задавал вопросы. Однажды, дойдя до меня, спросил:

— Ты умеешь подражать акцентам?

— Я могу и подражать и научиться подражать, как хотите.

— Мне нужно, чтобы ты говорил как африканец.

Тогда я произнес несколько слов, пропуская звук «р».

— Хорошо, — сказал он, — в понедельник утром приходи в студию на Елисейских полях. Возможно, у меня будет для тебя роль.

Он говорил со мной так, словно был абсолютно уверен, что я уже играл в театре, ведь я учился в театральной школе. Может, кто‑то и стал бы возражать, но только не я. Так я получил свою первую актерскую работу, побывав до этого кавказским танцором в театре комедии. Намазанный черным гримом, я играл роль Сики в пьесе «Эмиль и детективы» немецкого автора Эрика Кёстнера, имевшей большой успех по ту сторону Рейна. К сожалению, во Франции она продержалась всего тридцать спектаклей, а затем была снята. Папино кафе тоже не давало возможности разбогатеть, скорее наоборот. И мы снова переехали со всем нашим скарбом, на этот раз в маленькую темную квартиру с низкими потолками на улице Беарн, 2. Друзья, с которыми я играл на улице, в основном были евреи. Еврей — это кто? Папа объяснил нам, что это такая религия. Религия так религия. Мало — помалу, посещая еврейские семьи, я познакомился с их жизненным укладом, который не сильно отличался от армянского, и научился копировать еще один акцент.

В театральной школе я узнал маленькие секреты ремесла — куда обращаться, как находить новые роли. Мы обходились без подсказок: если было прослушивание в театре «Ма. риньи» и, например, в театре «Мадлен», то я приходил на оба. В «Мариньи» Пьер Френей собирался поставить пьесу «Марго» Эдуарда Бурде с великолепным составом: Ивона Прентан, Жак Дюмениль, Мадди Бэрри, Сильвия — в общей сложности пятьдесят четыре актера и актрисы — современным театральным режиссерам остается только позавидовать! После прослушивания я получил роль юного Генриха Наваррского, будущего Генриха IV. Роль Жанны д’Альбер, «моей матери», исполняла великая Сильвия. В театре «Мадлен» у меня была не столь престижная роль. Я играл мальчика из церковного хора в пьесе Шекспира «Много шума из ничего». Генрих IV в первом акте «Мариньи» — и мальчик из хора во втором акте «Мадлен», не о чем говорить, не роль, а одно присутствие. Вот уж поистине взлет и падение! Поскольку театры находились рядом, я согласился на оба контракта, и это позволило моей семье преодолеть очередные денежные затруднения. С одного спектакля на другой, и даже возвращаясь с работы поздно вечером, шел пешком. Такси было слишком большой роскошью, а парижские улицы не пугали. Мне так нравилось работать, я так гордился, что зарабатываю деньги и этим помогаю семье, что даже в плохую погоду шагал домой в приподнятом настроении. Тогда — это был 1935 год — мне как раз исполнилось одиннадцать лет, но я уже чувствовал ответственность перед близкими. Из заработанной суммы откладывал несколько франков, а остальное отдавал матери, которая ведала нашими финансами.

Моя сестра Аида, которой тогда было двенадцать или тринадцать лет, получила ангажемент в труппу певца из Марселя, местной звезды по фамилии Приор. Он ездил с турне по Франции и даже Бельгии, исполняя песни с ярко выраженным южным акцентом.

В Бельгии он с сильным местным акцентом пересказывал бельгийские анекдоты и после каждого напевал один и тот же рефрен:

Их каждый расскажет — от смеха помрешь.

Приор и его жена Мина, в прошлом профессиональная танцовщица, исполнявшая восточные танцы, собрали небольшую труппу детей — артистов, каждый из которых умел играть на каком‑то музыкальном инструменте. Аиду взяли концертмейстером. Она всегда была хорошей пианисткой и обладала прекрасным музыкальным чутьем, которое не раз помогало мне в работе. Детская труппа вела первое действие концерта, а во втором аккомпанировала знаменитому певцу. Все это было очень мило и нравилось публике. Помимо основной профессии Приор владел небольшим музыкальным издательством, помещения которого находились под его квартирой в предместье Сен- Мартен, районе, где жили в основном издатели. Квартал был своеобразной биржей труда. Оказавшиеся без работы артисты часами просиживали в местном кафе «Батифоль» в надежде, что их рано или поздно заметит какой‑нибудь импресарио или кинорежиссер. У Приора дети выступали в белых костюмах с красными поясами, как музыканты юга Франции, играющие на тамбуринах. Афиши гласили: «Приор и “Кузнечики”». Рядом с этими младенцами я ощущал себя крупной величиной, поскольку мне были доступны высшие театральные сферы. После ангажементов в «Мариньи» и «Мадлен», пройдя прослушивание в театре «Одеон», я получил роль в пьесе Виктора Маргерита «Дитя».