Юрий Давыдов - Никто не узнает наших имен

Некое «неустановленное лицо» — есть такая интри­гующая пометка на архивных документах — записало со слов генерал-адъютанта Рылеева:

«Государь сказывал, что мать будущей Юрьевской вышла к нему на одной из станций южных дорог и стала жаловаться на свое расстроенное состояние, прибавляя, что у нее в Петербурге, в Смольном, дочь, которая останется бесприданницей. «Окажите, ваше величество, ей милость!..» Государь говорил, что он давно забыл об этом и вспомнил только при каком-то посещении Смольного института. Она ему сразу понравилась, и при дальнейшем посещении он заключил, что она его полюбила. «Но клянусь, что я не касался до нее до тех пор, пока доктора не предъявили мне, что она зачахнет от любви».

А. М. Рылееву можно, пожалуй, верить. Труднее верить ссылке Александра II на диагноз медиков. Не станем томить читателя: «будущая Юрьевская» не зачахла.

Ее звали Екатериной. Урожденная Долгорукая, она — находка для беллетриста, склонного описывать альковные приключения. Такой бел­летрист волен черпать полные, хотя и мутные, пригоршни из книжки, посвященной любви могущественного монарха и княжны-бесприданни­цы, написанной на досуге Морисом Палеологом, тем самым Палеологом, который представлял Францию при последнем Романове.

Задолго до рождения Долгорукой пятикратные пушечные выстрелы Петропавловской крепости возвестили бракосочетание великого князя Александра с принцессой Марией Гессен-Дармштадтской. Певчие при­дворной церкви запели «Господи, силою твоею возвеселится царь», и Николай I повел к аналою «высокобрачующихся».

Когда «будущая Юрьевская» еще была в пеленках, означенная чета уже обзавелась детьми. А когда «будущая Юрьевская» танцевала полонез на институтских балах, великий князь Александр, сделавшийся Александром II, не испытывал уже к своей болезненной супруге ничего, кроме холодной сдержанности.

И сама Екатерина Долгорукая, и ее родственники принадлежали к тем громким фамилиям, которых на перевале века — и чем дальше, тем круче — обирал «чумазый». Но царским велением с Екатериной Долгорукой дело обернулось иначе.

Она поселилась в Зимнем. Ее назначили фрейлиной. У нее появился банковский счет, вилла в Ливадии и прочее, прочее, прочее.

Шли годы. У «будущей Юрьевской» рождались дети. Секрет адюль­тера стал секретом полишинеля. Но оставалась тирания этикета, при­ходилось блюсти приличия. Впрочем, это не препятствовало Долгорукой, пользуясь высочайшим покровительством, брать взятки. Было и еще одно утешение: царь обещал княжне подвенечное платье, как только он «освободится» от императрицы, а та день ото дня угасала...

Майским утром 1880 года к Собственному подъезду Зимнего дворца подкатили две кареты, сопровождаемые всадниками конвоя: -Алек­сандр II приехал из Царского Села, его сын — с Елагина острова.

Императрица приказала долго жить. В дневнике наследника запи­сано: «Что было страшно тяжело, это сейчас же после надо было при­сутствовать у папа за докладом военного министра, как будто ничего и не было! Не понимаю, как папа мог выдержать доклад и выслушивать в про­должение целого часа совершенно пустячные бумаги!»

Еще и сапог не износив и едва ли сорокоуст отчитав, Александр II обвенчался с княжной. Генеалогия, ушлая служанка августейших особ, отыскала в числе ее предков Мономахова сына Юрия, и Долгорукую нарекли светлейшей княгиней Юрьевской.

Александр II, женившись, вознамерился короновать жену. Брак морганатический? Да, но есть прецендент: Петр I и Екатерина I. И вот некий чиновник отбыл в первопрестольную, дабы выудить из архива церемониал коронования Марты Скавронской в 1724 году.

А пока царь желал хранить в тайне таинство своего второго брака. Однако уже несколько дней спустя это стало достоянием улицы. Там расценили «событие» философически: «Матушка-царица померла, де­лать нечего — повенчался с другой».

Но когда Александр II представил свою супругу наследнику, тот отметил в дневнике: «Новость была неожиданна и странна». Потом выразился так: «Просто не знаешь, где находишься», «положительно мысли путались». И совсем потерял голову, узнав о намеченном коро­новании мачехи, объявил, что уедет в Данию, к родственникам цесарев­ны. В ответ Александр II пригрозил ему лишением престола в пользу Георгия, своего сына от княгини Юрьевской.

Скандал в благородном семействе, хотя и не принимал форму бунта, остро досаждал царю, и он сел писать что-то вроде «объяснительной записки», адресованной императорской фамилии. Писал на листе из старых бумажных запасов с округлым знаком: «Император Н. I», словно бы звал на подмогу тень грозного батюшки.

Дворцовая историйка разыгрывалась за кулисами Истории.

На сцене Истории происходили события истинно драматические.

Было коллективное подвижничество «хождения в народ». Завязалась отчаянная схватка горстки героев с самодержавием. Взлет революцион­ного духа, безоглядность жертвенного порыва революционеров остано­вили на России «зрачок мира».

В августе1879 года возникла «Народная воля». В порядок дня был поставлен и «центральный акт» — цареубийство.

Рубеж 70—80-х годов отмечен лихорадочным состоянием элиты. В формуле — «кризис верхов» — не только аспекты политические и административные, но и спектр настроений и чувств.

Смятением дышат страницы дневника будущего Александра III, страницы тетради с толстым кожаным переплетом и металлическим зам­ком: «Просто ужас, что за милое время!», «Господи, дай нам средства и вразуми нас, как действовать! Что нам делать!», «Самые ужасные и отвратительные годы, которые когда-либо проходила Россия — 1879 и начало 1880 г.»

Причитали не в одной лишь Северной Пальмире, но и в белокаменной ,где некий граф заносил в свою памятную книжку: «Мы живем как на вулкане. Спаси, господи, Россию от страшного внутреннего зла!» А военный министр сетовал, что многие официальные лица «бездейству­ют и потакают самым опасным для общественного спокойствия про­исшествиям».

Однако не все желали «потакать». Нашлись и нежелающие. На­шлись и объединились в августе1879 года, чуть ли не в день с возникновением «Народной воли».

Основоположников-народовольцев было одиннадцать-двенадцать. Они задались целью ниспровергнуть самодержавие и самодержца. Не желавших «потакать» было тринадцать. Они решили «парализовать зло, образовать железный круг около его величества и умереть вместе с ним, если ему суждено погибнуть».

«Мы,— заявлял один из тринадцати,— торжественно поклялись, что никто и никогда не узнает наших имен... Мы основали лигу, род ассоциации, управляемой тайно и неизвестной даже полиции, которой, впрочем, и без того многое остается неизвестным».