Виктор Суходрев - Язык мой - друг мой

Началось с того, что все собрались в одном из залов Белого дома, выстроившись по ранжиру, в ожидании выхода Хрущева и Эйзенхауэра с супругами. Я оказался рядом со старейшим членом американского конгресса, спикером палаты представителей Сэмом Рейберном, невысоким, округлым, добродушным человеком. Он представился, сунул мне руку и с чисто техасским произношением прошамкал:

— А что, сынок, у вас в России никто не носит вот этого всего?

И показал на свой довольно потертый фрак и бабочку. Я говорю:

— Знаете, это у нас как-то не принято.

— Вот и молодцы. Правильно. Глупости все это. Я всю жизнь вынужден по торжественным случаям все это надевать, а привыкнуть так и не смог.

Тут я обратил внимание, что вместо стоячего воротничка, который положен к фраку, у его рубашки обычный отложной воротник. Он перехватил мой взгляд и сказал:

— A-а, заметили? Это из уважения к моей старости позволено мне носить нормальный воротник. Больше ни у кого такого нет. Только мне можно.

Во время обеда Хрущев выучил, наверное первые в своей жизни, слова на иностранном языке. Он спросил меня, как будет по-английски «мой друг». Я ответил: «Май френд». Хрущев старательно повторил. Потом, когда общался с Эйзенхауэром, постоянно приговаривал — «май френд». Причем произносил он это уж очень по-русски, но Эйзенхауэр его понимал. Он явно симпатизировал своему гостю.

Через год, когда отношения с Америкой вконец испортились, Хрущев любил повторять: «Тоже мне, май френд нашелся! Откуда ты взявся и на хрен мне сдався?!» Но это — через год… А тогда, в 59-м, — «май френд», и казалось, так будет всегда.

Программа пребывания Хрущева в Америке готовилась заранее и подробно обсуждалась службами протокола и охраны. При этом наши настаивали на том, чтобы Никите Сергеевичу было позволено летать по стране на своем самолете. Американцы не соглашались и говорили, что коль скоро Хрущев их гость, то он должен совершать все перелеты и на их самолетах. Подчеркивалось, что эти самолеты будут из числа специальных, обслуживающих только президента и его команду. Американцы, скорее всего, опасались тогда, что при полетах нашего самолета над территорией Соединенных Штатов мы непременно поддадимся соблазну заняться воздушным шпионажем.

За обедом Эйзенхауэр затронул вопрос перелетов. Хрущев без особого напора говорил, что ему будет удобнее летать на своем самолете, он к нему просто привык. Американский же президент настойчиво заверял, что выделит ему свой, личный, оснащенный всем необходимым, комфортный. Речь шла о новейшем американском «Боинге-707». В конце концов Эйзенхауэр сдался: если Хрущев настаивает, то пусть летает на своем самолете. Он тут же подозвал одного из помощников и довольно сердито сказал: «Я не вижу причин, по которым господин Председатель не мог бы воспользоваться для полетов своим самолетом». Я не знаком со всеми подробностями, но кончилось все-таки тем, что полеты совершались на американских самолетах. Думаю, Хрущев, которому Эйзенхауэр тогда нравился, согласился на условия хозяев. Скорее всего, этот спор вообще спровоцировали службы безопасности.

На второй день состоялась встреча с ведущими журналистами США и других стран в Национальном клубе печати в Вашингтоне. Это традиционное мероприятие устраивается практически для всех высокопоставленных гостей, приезжающих в США. Переводчиком там был Олег Трояновский. А я в это время, находясь в гостинице, наблюдал за происходящим по телевизору. На благожелательные вопросы журналистов Хрущев отвечал спокойно, взвешенно и без привычного многословия. Но были вопросы и неприятные, задиристые: о культе личности Сталина, о нашем вторжении в Венгрию в 1956 году, о положении евреев в Советском Союзе и так далее. Вот тут Никита Сергеевич был уже наступателен, подчас излишне резок и, во всяком случае, никому спуску не давал.

В ходе встречи произошел казус, заставивший меня, как профессионала-переводчика, передернуться. Дело в том, что к визиту Хрущева в США был приурочен специальный запуск на Луну советской ракеты, доставившей туда вымпел с изображением нашего герба и указанием даты запуска. Хрущев при первой же встрече с президентом торжественно преподнес ему копию вымпела. И вот один из журналистов задал вопрос: «Есть ли у вас планы отправить человека на Луну?» А в переводе прозвучало: «Есть ли у вас планы забросить человека на Луну?»

Слово «забросить» довольно часто мелькало в нашей печати в данном контексте, и, думаю, поэтому Трояновский употребил его.

Но Никита Сергеевич, услышав перевод, возмутился:

— Что значит «забросить»? Вроде как выбросить?

И он, повысив голос, стал распространяться о том, что мы вообще никуда своих людей не забрасываем, потому что высоко ценим человека. И не собираемся никого забрасывать на Луну. Если мы и пошлем туда человека, то лишь тогда, когда будут созданы для этого необходимые технические условия.

Вот что значит одно не очень точно переведенное слово.

Между прочим, на этой же встрече прозвучало пресловутое выражение «Мы вас закопаем в землю», также явившееся результатом неточного перевода. Но подробнее об этом я расскажу ниже.

Следующий день Хрущев встретил в Нью-Йорке.

Город огромный, удивительный, действительно поражающий своими контрастами — от трущоб Нижнего Манхэттена и Гарлема до огромных небоскребов. Хрущев по-своему был готов к встрече с ним, проинструктирован в духе «Города Желтого Дьявола» Максима Горького.

Нас окружила совершенно необычная жизнь, не замирающая ни днем ни ночью. Жизнь разноликого, разноязыкого, вечно куда-то спешащего города, в котором в любое время суток было где и что поесть или выпить. Последнее для советского человека в те годы было чем-то невообразимым.

И здесь случился курьез. Хрущеву предстояло провести в Нью-Йорке две ночи. Запланирован был полный набор мероприятий: завтраки, обеды, посещение Генеральной Ассамблеи ООН, выступление там и прочее.

Поселили нас в знаменитой гостинице «Уолдорф-Астория». Это огромный отель, занимающий в центре Манхэттена целый квартал. Над ним возвышаются две башни. В одной из башен находились президентские апартаменты, кажется на тридцать пятом этаже. Их и предоставили Хрущеву. По случаю «большого наплыва» русских заработали сразу все восемь лифтов. Мы зашли в одну из кабин. Лифтер нажал кнопку, и лифт стал быстро набирать скорость. Хрущев с интересом оглядывался, рассматривая кнопочки, зеркала, золоченые завитушки на потолке. Вдруг где-то в районе тридцатого этажа лифт остановился. На лицах лифтера, главного администратора гостиницы, американских, да и наших, охранников отразился ужас. А Хрущев улыбается.