Жак Бенуа-Мешен - Юлиан Отступник

«Не я должен идти к богам, а боги должны прийти ко мне», — утверждал Плотин, имея в виду, что присутствие божественного духа в первую очередь зависит от способности человека к восприятию. Юлиан спросил себя, был ли он достаточно внимателен к проявлениям божественного, и вдруг понял, что Гелиос никогда не оставлял его. Именно он помог Юлиану спастись во время избиения его семьи. Именно он послал к нему Мардония, чтобы ознакомить с красотой эллинской мысли. Именно он окликнул его по имени во время того мистического полета на берегу Пропонтиды. Наконец, именно он позволил ему обнаружить труды Порфирия и Ямвлиха на полках библиотеки, в которой им явно не полагалось находиться. Это было сделано для того, чтобы дать ему возможность сделать еще один шаг в постижении истины.

Юлиан внезапно различил чудесную цепь связанных между собой событий там, где раньше видел всего лишь серию случайностей. Что же уготовано ему в жизни? Пока еще слишком рано говорить об этом. Но какие бы испытания ни ожидали его в будущем, с этого момента ему стало ясно, что он не покинутый всеми сирота, как многие другие, а существо, которому боги посылают невидимую защиту.

Увы! Это было еще одно открытие, которым ни с кем нельзя было поделиться. Если до Констанция дойдут слухи об этом, он, не колеблясь, прикажет его удавить.

Тем не менее однажды Юлиан чуть не выдал свою тайну. Во время урока риторики Георгий Каппадокийский дал Галлу задание произнести восхваление христианства. Юлиан же должен был возражать ему, превознося достоинства языческих богов. Расставлял ли воспитатель ловушку своему ученику? Это вполне возможно. К несчастью, Юлиан понял это слишком поздно. Еще не остыв после чтения Ямвлиха, он защищал языческих богов с такой убежденностью, что Георгий Каппадокийский пришел в негодование, а в глазах Галла мелькнул недобрый огонек. Юлиана охватила паника. Он понял, что по глупости снял маску. Он прекрасно видел, что Галл внутренне склонен к жестокости, и спрашивал себя, не доложит ли он обо всем Констанцию.

Последующие пятнадцать дней он жил в страхе, постоянно спрашивая себя, не ворвутся ли стражники в его комнату и не потащат ли к императору на расправу. Но прошел месяц, и ничего не случилось.

Юлиан смог облегченно вздохнуть. Чтобы рассеять все подозрения, он демонстративно углубился в чтение трудов Отцов Церкви 32. За счет этого чтения он столь быстро преуспел в апологетике и патристике, что Георгий Каппадокийский счел его достойным принять крещение. Это было решающее испытание: ведь Юлиан мог отказаться! Но он слишком хорошо знал, какие санкции обрушатся на его голову, если он окажет хотя бы малейшее сопротивление. Поскольку у него не было никакого желания навлекать на себя гнев императора, он согласился на этот обряд. Однако он считал его простой формальностью и позже заявил, что «крещение ни к чему не обязывало, поскольку было навязано обстоятельствами, и, кроме того, его мнения никто не спрашивал» 33.

Так пробегали неделя за неделей, долгие и монотонные. Но однажды утром 347 года Юлиана, которому только что исполнилось шестнадцать лет, поразило необычное оживление, царившее во дворе крепости. Стражники бегали туда и сюда, рабы начищали дворцовые лестницы и обивали стены парадного зала пурпурными тканями. Заинтересованный Юлиан спросил одного из военных, что означают эти приготовления.

— Ожидаем прибытия высоких гостей, — лаконично ответил центурион.

Ожидаемые гости и впрямь должны были быть лицами очень высокого ранга, поскольку Галла и Юлиана попросили освободить занимаемые ими комнаты во дворце и перебраться с вещами в дворцовую пристройку.

«Высокими гостями», прибытие которых вызвало такую суматоху, оказались не кто иной, как сам император и его свита, состоявшая из человек двадцати высших светских и военных чиновников. Направляясь из Анкиры в Иераполь, Констанций решил из любопытства посетить свое владение и ознакомиться с тем, как содержат его двоих узников 34.

Когда официальный кортеж прибыл в Мацелл, уже стояла ночь. В дымном свете факелов, наполнивших двор и пробудивших в душе Юлиана мрачные воспоминания, сын Басилины увидел, как темные тени спрыгивают с коней и исчезают во дворце. В эту ночь он совсем не спал, потому что к нему явился раб, чтобы научить придворному этикету и заставить вызубрить наизусть хвалебную речь, с которой он должен был обратиться к императору в случае — впрочем, весьма маловероятном — если кузен пожелает его увидеть.

На следующее утро евнух объявил Юлиану, что император решил принять его, и велел приготовиться к тому, чтобы предстать перед ним. Около полудня за ним пришли четыре стражника. Маленький отряд пересек двор, прошел под колоннадой и наконец оказался в вестибюле, дальний конец которого был закрыт тяжелым занавесом, обшитым золотой бахромой. Два охранника распахнули перед ним занавес, вновь запахнувшийся за его спиной, и Юлиан предстал перед владыкой мира.

Констанций сидел на возвышенном троне, в окружении евнухов и высших сановников, одетых в придворное облачение. На нем были котурны [5] Обувь с деревянными подставками под подошвами. с высокими каблуками, увеличивавшими его рост. Он был одет в широкий пурпурный плащ, закрепленный на плече застежкой из оникса. Его пухлые руки были унизаны кольцами. У него были крашеные волосы, а щеки покрывал тонкий слой румян, скрывавший их бледность. Констанций пытался придать своему лицу выражение божественности, хотя в действительности оно ровным счетом ничего не выражало. И все же выглядел он внушительно.

Юлиан на секунду растерялся при виде этого идола с застывшей улыбкой на лице, столь мало похожего на образ, который создало его собственное воображение. Так это и есть убийца его отца? Поскольку юноша застыл в неподвижности, прикованный к месту страхом, который присутствующие, по счастью, приняли за почтительное восхищение, один из придворных дал ему знак приблизиться к императору. Тогда он вспомнил все, чему его научил вчерашний раб. Он медленными шагами подошел к возвышению, преклонил колено и поцеловал сначала один, а затем другой котурн Августа. Затем он распрямился, произнес на едином дыхании приветственную речь, которую его заставили выучить, и остановился, не зная, что делать дальше. В зале воцарилось тяжелое молчание.

Император все еще улыбался, и эта улыбка была отвратительна. Он, несомненно, хотел изобразить благосклонность ко всем, но именно поэтому его улыбка не выражала ничего. Глаза его были устремлены на Юлиана и буквально сверлили его. Усталым движением руки он позволил юноше сесть на табурет. Потом сказал несколько ничего не значащих слов, похвалил за благочестие и усердие в труде.