Жак Бенуа-Мешен - Юлиан Отступник

— В Афины? — пробормотал Юлиан, думая, что бредит.

— Да, — подтвердил офицер.

Из всех спектаклей, которые ему довелось видеть в жизни, этот показался самым невероятным. У Юлиана закружилась голова, и он был вынужден опереться о стену своей тюрьмы, чтобы устоять на ногах. Невероятно! Афины! Город, о котором он давно мечтал, храм Мудрости, место, «которое он и сам предпочел бы, если бы за ним оставили право выбора»! Он вспомнил, как некогда Либаний заявил, что «охотно откажется даже разделить ложе с богиней за единственное счастье созерцать дым Афин». Решение Констанция невероятным образом совпадало с собственным желанием Юлиана. Позже он написал: «Это выглядело так, как если бы Алкиной, желая покарать заслуживающего смерти феака, приговорил его к жизни в своем волшебном саду» 87 [7] Алкиной — мифический царь феаков, приютивший у себя Одиссея и давший ему корабль для возвращения на Итаку. .

Юлиан поторопился уехать, ничего не выясняя. В тот же вечер он уже скакал по дороге к Брундизию, где ждал корабль, чтобы отплыть в Пирей (лето 355 года).

Юлиан лишь много позже узнал, что привело к столь неожиданному повороту в его судьбе.

После смерти первой жены Констанции 88Констанций женился на девице из знатного македонского рода по имени Евсевия. «Красивая, юная, умная и весьма образованная, — пишет о ней Аммиан, — при необходимости смелая и любящая производить на окружающих впечатление, она умела, когда ей было нужно, управлять умом Констанция, а это ей было нужно часто, судя по рассказам тех, кто был в курсе придворных интриг» 89. Император, безумно в нее влюбленный, соглашался почти со всеми ее желаниями. Страдая от болезни, природу которой никто не мог установить, она упросила вернуть в Милан Феофила Индийца, старого чудотворца-целителя, который был сослан в Верию за то, что заступался за Галла. Констанций дал согласие. Как только Феофил возложил руки на живот больной, она тотчас почувствовала облегчение. (В это время Юлиан еще сидел взаперти в дворцовой пристройке.) Между тем Феофил Индиец покровительствовал Аэцию, а Аэций сохранил прекрасные воспоминания о Юлиане. Не обратился ли глава аномеян к Феофилу с просьбой заступиться за Юлиана перед императрицей? Или, может быть, Фемистий, до которого дошел зов Юлиана о помощи, не имея возможности ответить ему, присовокупил свое красноречие к просьбам старого священника? Все это возможно. Но были и другие причины более личного свойства, заставлявшие императрицу интересоваться судьбой Юлиана.

Неудивительно, что эта женщина, прекрасная, пылкая и образованная, почувствовала симпатию к несчастному молодому человеку. Она пока что не знала его лично, но знала, что по браку он стал ей двоюродным братом, и много слышала о его любви к философии. Возможно, она также считала полезным, чтобы предполагаемый наследник императора, остающийся таковым до того времени, пока она не родит Констанцию сына, был перед ней в долгу. Но была и еще одна причина, куда более важная, чем все предыдущие: она ненавидела главного постельничего Евсевия, чьи планы постоянно срывала, возможно, затем, чтобы доказать самой себе, что ее влияние на императора сильнее его влияния. Достаточно было, чтобы Евсевий принял какое-нибудь решение, чтобы она сразу же начинала добиваться противоположного.

Поэтому однажды она явилась к Констанцию, полная решимости сделать все, чтобы добиться помилования Юлиана. Она напомнила супругу о высказываниях достойных доверия священников о том, что Господь не избавит его от бесплодия, пока он не возместит зло, причиненное роду Флавиев. А он вместо того, чтобы загладить вину, усугубил ее, приказав обезглавить Галла. Если он добавит к этому еще и убийство Юлиана, то свершится непоправимое. Как только погибнет последний сын Юлия Констанция, возможность искупить преступление исчезнет навсегда. Одним ударом Констанций уничтожит и последнюю возможность иметь наследника, потому что тогда божественное проклятие будет преследовать его вплоть до самой смерти.

— И я, — добавила она, заливаясь слезами, — я тоже буду поражена этим проклятием и никогда не познаю счастья материнства. Мне будет трудно продолжать жить с супругом, который предпочел обречь меня на бесплодие, нежели помиловать одного из своих ближайших родственников.

Констанций был поражен этими словами и в особенности угрозой разрыва, которую они подразумевали.

— Но что же мне делать с Юлианом? — со стоном спросил он Евсевию.

— Отошли его назад в Астакию. Там он ничем не сможет тебе досадить.

Констанций возразил, что Астакия расположена слишком близко от Никомидии, а Никомидия — слишком близко к Антиохии. Юлиан же очень популярен среди молодежи Малой Азии и может легко сплотить вокруг себя прежних сторонников Галла, каковые еще имелись. Наконец, во всех крупных городах региона в связи с войной против Парфии расквартированы войсковые соединения, и там легко разжечь военный мятеж.

— Этих затруднений не будет в Константинополе, — подсказала Евсевия.

Константинополь был также отклонен под предлогом того, что население Византия слишком любило Юлиана.

— Тогда Афины? — предложила Евсевия. Констанций надолго задумался, а потом ответил:

— Афины — это, пожалуй, хороший выход. Юлиан там еще ни разу не был. Его там никто не знает. И там нет гарнизона. Это мирный город, приверженный лишь служению Музам. В конце концов, пусть он едет туда! Для меня главное — это избавиться от него.

Императрица выиграла еще одну партию и не без тайного торжества передала постельничему приказ освободить Юлиана.

Так и случилось, что последний представитель законной ветви Флавиев отправился в Брундизий. Хотя его и приговорили к очередной ссылке, душа его ликовала. Он сам писал, что у него было ощущение, будто он «обменял девять быков на стадо в десять тысяч и десять талантов меди на десять талантов золота» 90.

Когда Юлиан высадился в Пирее, на якоре уже стояли два других корабля. На их борту находилось множество молодых людей, приехавших в город Перикла для завершения образования. На набережной царило такое оживление, что Юлиан испугался, не начался ли в городе мятеж. Однако это были всего лишь вербовщики различных учителей, с дикими воплями оспаривавшие друг у друга вновь прибывших юношей. Дело в том, что в Афинах обучение стало местным промыслом. У каждого учителя были свои зазывалы, которые с жаром расхваливали его достоинства и при этом поносили достоинства других учителей.

Для Юлиана вся эта суматоха не представляла никакого интереса. Устремив взор поверх толпы, он пытался различить силуэт Акрополя. К сожалению, его не было видно с палубы корабля. Тогда он сошел на берег, пробрался сквозь шумную толпу и остановился на постоялом дворе, решив провести там ночь.