Жак Бенуа-Мешен - Юлиан Отступник

Легионы уже волновались в казармах, где подстрекатели распространяли среди них призывы к восстанию. Одно из таких воззваний, найденное на полу казармы петулантов, дошло до наших дней в своем первозданном виде. Оно гласит: «Нас погонят на край земли, как преступников или осужденных. Как только мы уйдем, все, кто нам дорог, вновь станут добычей алеманнов и попадут в плен, из которого мы их вырвали» 83. Эту листовку принесли Юлиану. Прочитав ее, он был потрясен. Он решил, что слишком быстро уступил Децентию, и упрекал себя, что недостаточно стойко защищал права своих легионеров.

Время шло, и недовольство военных передалось также гражданским лицам. Жены и дети отказывались расставаться со своими супругами и отцами. Они настаивали на том, чтобы сопровождать их хотя бы до Лютеции. На всех дорогах, по которым проходили воины в сопровождении своих семей, ехавших в битком набитых повозках, собирались стенающие и причитающие толпы. Либаний пишет: «Повсюду стоял крик и плач. Галлы умоляли своих защитников не покидать их» 84.

Когда войска прибыли в пригороды Лютеции, их ожесточение достигло предела. Они грозили поджечь казармы. По требованию Децентия, спокойствие которого стало уступать место страху, Юлиан вышел к солдатам, чтобы попытаться их успокоить. Он говорил с ними доброжелательно на привычном для них языке, то и дело обращаясь к тем, в ком узнавал своих бывших соратников. Он напомнил им о победах, которые они вместе одержали, и призвал бодро двинуться в поход туда, куда их направляет император.

— Констанций вознаградит вас лучше, чем это мог бы сделать я, — сказал он. — Он может осыпать вас невиданными щедротами 85. Так вы найдете подле него достойное вознаграждение за все ваши жертвы. И я должен сообщить вам добрую весть: вам позволено взять с собой жен и детей. (Это была последняя уступка, вырванная у Децентия.) Их проезд будет оплачен за счет государства. Я предоставляю в ваше распоряжение все повозки и всех мулов императорской почты.

Затем, «желая проявить должное внимание к солдатам, отправляющимся в столь далекие края», он пригласил их командиров на ужин во Дворец терм.

— Так останемся же друзьями, — закончил он. — Отбросим прочь дурные мысли и несправедливые упреки!

Прощальный ужин состоялся в тот же день. Гости были тронуты тем, насколько ласково Юлиан обошелся с каждым из них. Он выслушал их жалобы, пообещал передать их императору и пожелал счастливого пути.

— Вы отбросили варваров за Рейн, — сказал он им под конец. — Отбросьте же их теперь и за Окc. Мне жаль лишь того, что я не могу идти вместе с вами…

Когда командиры когорт рассказали своим людям, с каким пониманием отнесся к ним Юлиан, горечь и стенания всех только усилились. «Все проклинали жестокую судьбу, которая отрывает их от столь доброго командира, а также от родной земли» 86.

Наступила ночь. Она не успокаивала, а все больше лихорадила умы. Внезапно в казарме петулантов раздался крик:

— Во дворец! Во дворец!

Все солдаты бегом бросились туда. Известие о бунте дошло до когорт, расположенных в других казармах, и они присоединились к общему движению. Безумствующая толпа из нескольких тысяч человек бросилась ко дворцу, где находился Юлиан. Каждый хотел поприветствовать его, поблагодарить, увидеть в последний раз; каждый надеялся, что в последнюю минуту он воспротивится их отъезду и найдет способ уладить дело. Вскоре бурлящая толпа солдат заняла четырехугольную площадь, которая соответствует нынешнему пространству между Сеной, улицей Сен-Жак и бульваром Сен-Мишель. Они вопили, бушевали и требовали «своего Цезаря».

Запертый в осажденном дворце Юлиан решил, что солдаты считают его виновным в своей депортации и пришли, чтобы расправиться с ним. Вся эта суматоха напомнила ему ночь, когда была перебита вся его семья. Решив, что пришел его последний час, он велел позвать Евгемерия, Орибасия и элевсинского иерофанта, чтобы спросить их, стоит ли защищаться или лучше сразу дать себя убить. Посовещавшись, эти трое посоветовали ему воззвать к богам и попросить их указать ему свою волю.

Юлиан оставил нам драматическое описание этой ночи, которую Либаний назвал «ночью священной». Чтобы предаться медитации, он ушел в комнаты своей жены, находившиеся на втором этаже дворца. Там его охватил глубокий сон. Во сне ему явился Гений-хранитель империи. Подойдя к Юлиану, он обратился к нему с упреком и грустно сказал:

— Юлиан, уже давно я тайно нахожусь в прихожей твоего дома, куда пришел, чтобы возвысить тебя. Много раз я чувствовал, что ты отвергаешь меня, и уходил. Если сегодня я опять не буду принят вопреки желанию большого числа людей, я уйду, охваченный печалью. Но запомни крепко в глубине твоего сердца: в этом случае я больше не останусь с тобой.

В это время солдаты продолжали блокировать все проходы. Их крики становились все громче и разбудили Юлиана. Не понимая, где он и что означает этот шум, он бросился к одному из окон, выходившему на площадь перед дворцом, и открыл его. Все еще стояла ночь. Он увидел перед собой толпу бунтующих людей, столпившихся на площадке, полого спускавшейся к Сене. Оттуда доносилось глухое ворчание, напоминавшее тяжелое дыхание дикого зверя. Внезапно раздался крик, моментально подхваченный тысячей глоток:

— Да здравствует Юлиан Август!

Только тогда Юлиан понял, что его осаждают не враги, а люди, желающие ему добра. До этого ничего подобного ему даже не приходило в голову. Он взглянул на небо и увидел звезду, излучавшую особенный свет в эту холодную зимнюю ночь. Это был Юпитер. Юлиан простерся перед ним и долго молился. Затем он вновь позвал Орибасия и элевсинского иерофанта. Он рассказал им только что увиденный сон, в котором ему явился Гений империи, а также упомянул титул, с которым к нему только что воззвали легионеры. Что произошло после этого? Совершили ли эти трое «одним им известный ритуал», как предполагает Евнапий 87? Этого никто никогда не узнает. У нас есть только то свидетельство, которое нам оставил Юлиан:

«Я испросил у Бога знак его воли. Он сразу же дал мне его. Он приказал мне не противиться воле солдат» 88.

И все же Юлиан боролся с собой. Когда взошло солнце, он предпринял отчаянную попытку успокоить разбушевавшихся людей и вышел на возвышение перед дворцом, чтобы обратиться к ним. Увидев Юлиана, легионеры рванулись к нему в таком неистовом порыве, что едва не задушили.

— После стольких счастливых побед, — крикнул он им срывающимся от волнения голосом, — постараемся не совершить никаких неверных поступков… Не допустим беспорядков, которые могут возникнуть в результате необдуманных действий…

Однако толпа так сильно напирала на него, что он уже едва мог дышать. Только через минуту ему удалось перевести дух.