Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки

— Давайте я помогу. Куда вам? — кинулась я к ней.

— Не знаю. Мне некуда идти. Иду, потому что все идут…

Вопросительно смотрю на Софью Дементьевну: что раньше делать? «Доставить» на наш двор девушку с ее узлом или возвратиться за ней после того, как отвезем вещи Софьи Дементьевны? Говорю незнакомке:

— Не впадайте в отчаяние. Я сейчас помогу этой женщине, а минут через двадцать, не больше, вернусь за вами, заберу вас к себе.

Девушка благодарно, но недоверчиво посмотрела на меня:

— А вы точно вернетесь?

— Вернусь. Сидите здесь, никуда не уходите, чтобы мне не нужно было вас искать.

Девушка опять сиротливо прижалась к забору, сев на свой узел. Ее вытянутая нога не сгибалась. То ли она искусственная, то ли сломанная.

— Эта женщина говорит правду! — ободрила несчастную Софья Дементьевна, глазами указывая на меня.

Лицо девушки просветлело. Доставив мать и сестру Софьи Дементьевны домой, я возвратилась за девушкой и застала ее на том же месте и в той же позе.

— А я думала, вы за мной не придете, — сказала обрадованная Маша (так зовут девушку) и начала собираться в путь, вытащив из-под узла палку-подобие костыля.

— И напрасно вы так думали, мы же советские люди, — с легким укором заметила ей Софья Дементьевна.

Но нельзя терять время на разговоры. Софья Дементьевна быстренько пошла на Подол, чтобы забрать, пока еще возможно, что-нибудь путное из оставшихся вещей. Их мать, Варвара Казимировна, спокойно хозяйничала у нас.

Не успела я маме сказать: «Вот, мама, еще гость!» — как к нам пришла учительница Козенко. До того, как окончательно опустела «запретная зона», дом наш, словно ставший резиновым, вместил сорок душ — не считая постоянных жильцов.

На половине Наталки имеется сбоку, справа комнатка, единственное окно которой выходит на улицу. Если дверь в эту комнатку заставить шкафом, она мгновенно исчезает от любопытных глаз. Разыскать тогда комнатушку можно лишь с помощью чертежного плана нашего дома. Но сейчас не до чертежей, и комнатка эта спасает людей. Осенью 1941 года, когда евреев истребляли в Бабьем Яру, в этом убежище жила Мария Марковна.

Сегодня там, за дверью, замаскированной шкафом, поселились мужчины. Их, конечно, ищут. Вот пришли два немецких патруля. Спрашивают по-своему:

— Где ваши мужчины?

Их обступили пожилые женщины (остальные шмыгнули в сарай), выставив вперед Юрика, Василька, еще двух Юриков, Федика и трех Петриков.

— Вот наши мужчины.

Патрули уходят, а детвора зорко следит за всем, что происходит на улице, не появятся ли опять патрули или эсэсовцы, которых ребята умеют узнавать. Когда это нужно, даем мужчинам сигнал, чтобы молчали, не разговаривали в комнате.

Вечером во дворе на сложенных из камней очагах выстроились кастрюли. Люди достали свои скудные запасы и варят пищу.

У всех сейчас одно желание, одно намерение: во что бы то ни стало удержаться в родном гнезде или вблизи него и дождаться своей армии, которая идет освобождать Киев.

Прошло несколько дней. Все привыкли друг к другу, сроднились в несчастье. Тревог в эти дни было больше, чем когда бы то ни было, а надежд…

Где же наши? Почему днем такая тишина? Лишь изредка пролетит низко над головой самолет с паучьими лапами. По центральной улице вновь движутся обозы, а за ними воинские части с танками, орудиями в чехлах.

Может быть, оккупанты отступят без боя? Нет, этого ждать не приходится.

Ночи радуют. Пожары погасли (бегаем смотреть на Шполянку, с этой горы хорошо видны окрестности). Явственно слышна отдаленная канонада, гул земли и неба. Над нашим домом, свистя, пролетают снаряды. Стекла звенят, но пока еще целы. Где-то на Шполянке немцы поставили орудия.

Люди по-прежнему живут надеждами на скорое освобождение, выдают желаемое за действительность. Во дворах и на улицах можно услышать:

— Наши уже в Дарнице.

— Наши в Вышгороде.

Обычно день проходит у нас сейчас так: утром, проснувшись, многолюдное население небольшого дома сразу же требует есть. Главные хозяйки (их у нас восемь) начинают готовить одни и те же блюда из картошки, пшена, тыквы и капусты. Хлеба давно не видим, налегаем на картошку.

После завтрака выискиваем, чем бы заняться. Лущим початки кукурузы, чистим свеклу, колем дрова. Кое-кто накладывает заплаты на обветшавшую одежду, стирает, купает детей. Регина Дементьевна, сестра Софьи Дементьевны, захватила с собой швейную машину. Она перелицовывает зимнее пальто Наталки. Некоторые из беженцев, чтобы не сидеть без дела, идут на луг или на так называемое стрельбище, чтобы порыться в земле, где остались клубни картофеля, кое-кто потихонечку растаскивает забор макаронной фабрики, поваленный немецкими лошадьми. Надо же раздобыть растопку. Туда-сюда — и день миновал.

Мужчин (их у нас четверо) прячем во время облав. Это тоже работа. Как только выйдут из своего убежища что-то сделать, в чем-то помочь во дворе, — внимательно следим, нет ли опасности. А если появится патруль, обманем его, убедим, что в доме только женщины да малыши, и выведем за калитку.

Приближается вечер. День заканчивается так же, как начался: «Кушать!»

На редкость прекрасный день золотой осени. А во дворе по-прежнему дымят «кухни».

Солнце, много солнца сегодня! В его лучах блестят нежной позолотой деревья.

Бои идут где-то уже не так далеко от Киева, со стороны Вышгорода. Сердце чует и ухо ловит раскаты фронтового грома, но беда еще караулит нас. Вот торопливо идет к нам соседка. В руках у нее газета.

— Ксана, прочитайте вы! Что-то я не поняла. Опять выселение? Должно быть, и нас выгонят.

Домохозяйки, услышав такое, покинули «кухню». Пришли и те, кто находился в комнатах и на чердаке. Беседуем за домом, в саду, чтобы не привлечь внимания патруля.

Да. Вот в рамке:

«Украинцы!

Для защиты города Киева до вторника 5/Х в 18 часов должны быть освобождены: поселок Шевченко, Приорка — на восток к железнодорожной линии, Демиевка, Голосеево, Мышеловка, включая обращенную к Днепру сторону Васильковской улицы и Васильковского шоссе. Для немедленного размещения населения предоставляются все не занятые вооруженными силами помещения и здания вне черты запретной зоны. Кто после указанного срока будет обнаружен в запретной зоне… подлежит расстрелу на месте…»

Потом слышны реплики:

— Сейчас придут к нам с Приорки.

— После этого выгонят уже всех.

День удивительно похож на предыдущие, которые погасли, не принося ожидаемой радости. Ежедневно по утрам патрули ищут мужчин, днем офицеры охотятся за молодыми женщинами (без ребенка хоть и не выходи на улицу). По главной магистрали тянутся подводы с награбленным. И чего только там нет! Кровати, диваны, перины, ковры, подушки… все, что оставили в своих квартирах киевляне, изгнанные из «запретных зон». Расстреляв для острастки нескольких человек, вопреки приказу вернувшихся домой, оккупанты увозят все представляющее какую-то ценность, а то, что нельзя захватить с собой, портят. В бочки с солеными огурцами и помидорами льют керосин, старую одежду рвут.