Михаил Лобанов - Аксаков

И было много общего у Федора Ивановича с другим собеседником, присутствовавшим тут, — можно догадаться, что речь идет о Константине Сергеевиче, неотступном попечителе больного Сергея Тимофеевича. Дорого было Константину Сергеевичу и то в Тютчеве, что тот, как и он, верил в великое историческое предназначение русского народа и, между прочим, также твердо различал «народ» и «публику», мнящую себя «цивилизованной», «которая является, в сущности, „накипью“ русского общества». Мало какие другие слова прозвучали бы более сладостно для слуха Константина Аксакова. Он, по обыкновению, не мог усидеть на месте, вскакивал с кресла, ходил, вспоминая, как, будучи молодым, в Германии, видел и восхищался там достижениями наук, бытовой культурой, а все-таки духовно русский народ богаче, это его убеждение. Любя Тютчева как поэта, видя силу его в чуткости к «таинственным глубинам и безднам души», Константин Сергеевич сейчас, в разговоре, более был расположен видеть в собеседнике другую сторону его стремлений: Тютчев «сочувствует историческому ходу человечества, он сочувствует народу, своему народу, его современности, грядущим судьбам, его назначению и призванию». Так выскажется вскоре печатно Константин Аксаков о Тютчеве, и теперь это было для него важнее всего в их разговоре.

Как жаль, думал Сергей Тимофеевич, любуясь гостем, что нет вместе с ними в этот замечательный день Ивана, который бродяжничает теперь по Европе, застрял в Париже. Как было бы ему интересно поговорить с Тютчевым о европейских и отечественных политических событиях. Ведь Федор Иванович большой знаток этих вопросов, недаром стали знамениты все три написанные им статьи, касающиеся России в ее отношении к Западу, их судеб. Революционные события в Европе автор этих статей считает признаком кризиса, крушения христианской веры, с этим согласны и его оппоненты, но их отталкивает консерватизм Тютчева, противопоставляющего Западу Россию с ее православным мессианством. Но, не соглашаясь с этим, те же прогрессисты не могли не признать превосходное знание Тютчевым социального, политического положения в Европе. Таким и был в разговоре этот человек, который мог от блестящей светской шутки перейти к серьезной теме, высказав при этом как бы мимоходом мысли, которые оставляли неизгладимый след в сознании слушателя. Да, досадовал старик Аксаков, что не было с ними тогда Ивана, но все было у Ивана Аксакова еще впереди на этот счет: и близкое знакомство с Тютчевым, перешедшее в родство, когда он женился на дочери поэта, Анне Федоровне; и дружба их, домашние времяпрепровождения, доставлявшие Тютчеву удовольствие своим семейным теплом, а более всего возможностью «наслаждаться умным разговором», по его словам. Глубокое взаимное уважение будет связывать тестя и зятя, а плодом почитания Иваном Сергеевичем близкого человека останется его замечательная книга «Федор Иванович Тютчев», где с такой любовью и пониманием будет воссоздан облик великого поэта и выразителя русского национального самосознания.

Тютчева растрогала встреча со стариком Аксаковым и его старшим сыном, большей приветливости и радушия нельзя было и пожелать. Он чувствовал себя как в своей семье среди этих «славнейших и добрейших людей». Уходя от них, он думал с добродушным юмором, умерявшим обычно торжественность его мыслей и высокого настроения: «Это симпатичный старец, несмотря на его несколько чудную наружность, благодаря длинной бороде, спадающей на грудь, и наряду, придающему ему вид старого заштатного дьякона».

Одним из тех, кто познакомился с Сергеем Тимофеевичем незадолго до его смерти, был и Тарас Григорьевич Шевченко. Это случилось в марте 1858 года. Шевченко остановился тогда в Москве у своего друга Михаила Семеновича Щепкина перед тем как отправиться в Петербург, куда ему был разрешен въезд после ссылки. Позади осталась десятилетняя ссылка в оренбургских, прикаспийских степях, снискавшая ему в. литературных кругах репутацию жертвы и мученика самодержавия.

Тарас Григорьевич еще в пору своего участия в Кирилло-Мефодиевском братстве выделялся среди более либеральных «братчиков» (Костомаров, Кулиш) своей непримиримостью к существующему строю. Для Шевченко средой, в которой он чувствовал себя как рыба в воде, так и останется до конца дней его именно простой народ, его интересы, потребности, сам язык. Его мечтой будет поселиться на родной украинской земле, в мужицкой хате и зажить как все хуторяне. Он и невесту будет искать не среди «образованных» барышень («как же себя связать с собачьей господской кровью», по его словам), а среди крестьянских девушек, сватаясь, к сожалению, неудачно то к батрачке, то к крепостной горничной. Таков был нрав Тараса Григорьевича, отличавший его от всех прочих бывших «братчиков» Кирилло-Мефодиевского общества. Когда начался арест членов общества, то у Шевченко обнаружили его рукописную поэму «Сон», которую он повсюду читал и давал читать другим, эта поэма и явилась главным пунктом предъявленного ему обвинения, как хула на царя и царскую семью. Царь здесь представлен как хищный медведь, все топчущий вокруг себя, загоняющий своим рыканьем в землю всех своих подданных, от «толстобрюхих, пузатых» до мелкой челяди. И уж без всяких медведей, напрямик о царе: «О, царь окаянный! царь проклятый и лукавый, аспид ненасытный!»; «людоед свирепый» и т. д.

Шевченко был приговорен к ссылке «с запрещением писать и рисовать» (это не касалось писем) и определен рядовым в отдельный Оренбургский корпус. Но на месте ссылки Шевченко продолжал и писать стихи, и рисовать на политические темы. Местное начальство сквозь пальцы смотрело на высочайшее запрещение, более того, комендант крепости, старик-генерал по-отечески принял ссыльного, разрешив ему жить не в солдатской казарме, а в наемной квартире; офицеры, по словам самого Шевченко, принимали его у себя на квартирах «как товарища». Новые друзья обеспечивали его хорошей бумагой, наборами акварельных красок, рисовальными принадлежностями, даже «аглицкими альбомами», «кистями Шериона» лучшей парижской фирмы и т. д. Большим удовлетворением для Тараса Шевченко было участие его в Аральской экспедиции в качестве художника для срисовывания берегов. Участники экспедиции, начальник ее, офицеры окружили Шевченко искренним вниманием, создав ему условия не только для выполнения его непосредственных обязанностей, но и чтобы он мог отвести душу как художник в своих пейзажах, бытовых картинках и т. д. Без преувеличения можно сказать, что история ссылки выдающегося сына украинского народа — это во многом история дружественного участия к нему со стороны русских людей, много делавших для смягчения его положения.