Евфросиния Керсновская - Сколько стоит человек. Тетрадь одиннадцатая: На вершине

— Ты мстишь мне, Керсновская! — жалобно скулил он, когда с двумя сумками аммонита, путаясь с непривычки в ремнях сумок, аккумулятора и самоспасателя, спотыкаясь и налетая на стойки крепления, он трусил рысцой за мной по бесконечным подземным выработкам, где и привычному человеку не так легко пройти с сорока килограммами аммонита.

— Мстить? Тебе? Много чести! Просто нужно, чтобы ты понял: честный труд шахтера — это не то же, что бабам на вахте под юбки заглядывать!

Hадолго его не хватило. В шахте из «опричников» никто не прижился, что еще больше повысило мое уважение к шахтерскому труду.

Я шла на работу, как охотник на крупного зверя: знаешь, что опасно, трудно, но азарт побуждает рваться навстречу опасности.

Работа взрывника опасна. Это естественно. Но иное дело, когда натыкаешься на опасность, которая не предусмотрена программой. Шпуры для взрывников готовят бурильщики, но коронки для электросверла постепенно срабатываются. Хотя коронки, то есть наконечники с твердыми победитовыми лезвиями, и затачивают, и наваривают, но со временем диаметр шпура, забуренного сработанной коронкой, уменьшается. В конце концов патрон в такой шпур не входит. При заряжании патрон застревает в самом устье шпура!

Так как же быть?

Я шла на риск. Каждый патрон загоняла в шпур трамбовкой, по которой била кувалдой. Особенно опасно забивать тот патрон-боевик, в который заделан детонатор. Детонатор мог взорваться от малейшего нажима или толчка.

Вот парадокс! Там, где опасности нет, заставляют соблюдать технику безопасности с самой нелепой скрупулезностью. Там же, где опасность, и притом вопиющая, наоборот, натыкаешься на глухую стену непонимания, вернее, нежелания понять. Казалось бы, чего проще: выбраковать коронки, диаметр которых меньше нормы, и заказать в мехцехе новые. Но добиться этого невозможно.

Заместитель главного, инженер Мосин, мне объяснил причину:

— У мехцеха есть план. Выполнение плана обеспечивает им премиальные. План дается в тоннах, по весу. Сделают они один скрейперный ковш — и у них есть один центнер продукции. На таких маленьких деталях, как коронки, плана не выполнишь. Вот они и выпускают то, что им обеспечивает выполнение плана. Заставить их мы не можем. Выхода нет.

Но выход я нашла. Взяла пару стертых коронок и несколько хороших коронок для сравнения, патрон с боевиком, трамбовку и кувалду. С этим снаряжением я, как была, в рабочей спецовке, потопала в Управление угольных шахт. Ох и рожи были у них у всех, когда я грохнула им на стол все мои атрибуты!

Я объяснила им, каким путем приходится заряжать забой. Когда к ним вернулся дар речи, они напустились на меня:

— Да как вы смели… И вы еще признаетесь!

— Я не ханжа. И лицемерия не терплю. Да, я нарушала правила безопасности. И вы это знали, как знаете и причину, по которой нельзя добиться изготовления нерентабельных коронок. Своему начальству я говорила, а вам писала. И все напрасно.

— Да вас за такое грубое нарушение немедленно уволить надо! Вы не можете работать взрывником!

— А я и навалоотбойщиком работать не боюсь. И не во мне одной дело. Все вынуждены идти на риск.

С работы меня не сняли, зато всем бурильщикам выдали новенькие коронки. Начальство было недовольно скандалом. Зато взрывники меня благодарили:

— Молодец, Антоновна! Себя не пожалела, зато дело сделала!

Так незаметно наступил 1957 год. Год, который оказался не только переломным в моей судьбе, но стал как бы началом новой эры в моей жизни.

Если в тюрьме время тянется мучительно долго, а вместе с тем дни мелькают, как телеграфные столбы, когда на них смотришь в окошко вагона, то, работая в шахте, замечаешь как раз обратное: каждая рабочая смена до предела насыщена событиями, а время будто топчется на одном месте.

Но мне это было совершенно безразлично: я жила сегодняшним днем, его борьбой, моей «гладиаторской» работой. Я была до того убеждена, что в будущем меня ничего не ждет, кроме смерти, что не замечала бега времени. Мне не пришло бы в голову воскликнуть: «Остановись, мгновение! Ты прекрасно!»

В шахте я работала с увлечением — запоем. Воевала с начальством, по-прежнему донкихотствовала, оставаясь рыцарем без страха и упрека, Так было до того, как я глотнула ветра горных вершин. Кавказские горы околдовали меня! Какая-то частица моей души осталась в тех далеких горах. Однако в темную полярную ночь горы как будто уходили куда-то вдаль и становились нереальными. И тогда казалось, что на свете нет ничего, кроме шахты.

В один из таких моментов одержимости я приняла опрометчивое решение: я взяла на себя отпалку в целиках третьего пласта.

Положа руку на сердце, могу сказать: я была хорошим товарищем. Но не хочу кривить душой, утверждая, что решила «положить живот за други своя». Нет, все было проще. Меня попросту дернул бес.

Дело в том, что никто из взрывников не желал идти в пресловутые целики на злополучный участок № 8, где начальником был Пищик Мейер Лейбович — человек скользкий, ни уха ни рыла не понимающий ни в шахте, ни в шахтерском труде, но с высшим образованием (однако не горным, а партийным). Он был парторгом шахты, пока существовала такая должность, но когда это превратилось в дополнительную нагрузку, то он стал начальником участка.

У начальника рабочий день ненормированный. У хорошего начальника это означает, что он всегда там, где он нужен, не считаясь с тем, день это или ночь, рабочее это время или отдых после работы. У плохого начальника все наоборот: он всегда умеет уклониться от работы и особенно — от ответственности за нее. Уж в этом Пищик был непревзойден! Он мог так ловко дать наряд, что при любых обстоятельствах сам оставался в стороне, а виновными оказывались буквально все. С хорошим начальником можно работать спокойно, если вообще можно назвать «спокойной» работу в шахте. С Пищиком же работа превращалась в форменную нервотрепку.