Григорий Санников - Лирика

И мне отрадны перекаты,
И этот рев, и гул, и плач,
И ветра бурные сонаты
На деревянных струнах мачт.

Вчера ушли из Гибралтара.
Дышали горы синевой,
И от полуденного жара
Сияло море за кормой.

Такой знакомый и отрадный
Белел вдали Алхесирас.
На крыши, башни и аркады
Я посмотрел в последний раз.

Уходит вдаль и этот город,
И в сердце почему-то грусть.
Прощай, Испания, не скоро
Я к берегам твоим вернусь.

Другие города и годы
На траверсе передо мной…
Шумит вода под пароходом,
Сияет море за кормой.

С вечера круто упал барометр.
К ночи на атлантический круг
Волны пошли черней и огромней,
Громче раскаты, грохот и стук.

Что это, заговор? Волны в разгуле,
Словно на дыбу корабль ведут.
Я на полу, как сраженный пулей,
В штурманской рву воротник в бреду.

Рядом другие в такой же дичи.
Лишь капитан, одолев маету,
В рупор на вахту зовет и кличет,
Режет и глушит гудками тьму.

Отклик не слышен. Команда в жути.
Пятеро смыты, а боцман пьян.
Мачты ломает, рычит и крутит,
И ходит по палубе сам океан.

Однообразие пустыни,
Неодолимая вода.
Я заплутался в этой сини,
Стремясь к миражным городам.

Я позабыл года, и числа,
И пестрые названья стран,
И только вижу, как лучится,
Перегибаясь, океан;

Как на его цветном просторе,
В томительном бреду лучей,
Вдруг затрепещет белый город
Красивее страны моей.

Столпятся стены, башни, крыши,
И я матросов тороплю,
Бегу по вантам выше, выше,
Чтобы отдать морской салют.

Кричу: «Куда, куда вы звали?
О, атлантический обман!..»
Мой курс — в неведомые дали.
Мое жилище — океан.

По африканским берегам,
По берегам крутого зноя
В багровом пульсе маяка
Вдруг наступают перебои.

Глядим — и в несколько минут,
Крутясь и мучаясь истошно,
Нам с визгом преграждает путь
С пустыни ветер невозможный.

Он жаром дыбится и вплавь
Идет, неистовый и рьяный,
И звезды крупные стремглав
В его сухом дыханье вянут.

Чернеет низкий небосвод,
Хватая клотик корабельный,
И содрогается пароход,
Как в судороге смертельной.

И дико, беспокойно мне.
Кругом отрава и опасность.
И, задыхаясь, слепнут снасти
В его невидимом огне.

Скорей бы выбиться, уйти
На океана круг широкий,
Но перекрыты все пути,
Повсюду душное сирокко.
1927

Затих, уснул закат измученный,
И вот — вовсю разлив луны,
И блещет море многозвучное
Червонным золотом волны.

Как скрипки зыбкое звучание,
Как упоенье тонких струн,
На море лунное сияние
И колыханье стаи шхун.

Я выходил один на палубу
И в средиземной тишине
Глядел на призрачную, алую
Оранжевую зыбь огней.

Я вспоминал пески Аравии,
Кофейный африканский зной
И до утра луны отравою
Дышал на палубе ночной.

И думал я о дальних гаванях,
О промелькнувших маяках,
О том, что жизнь, как это плаванье,
Заманчива и коротка.

Горяча заката киноварь,
Но сейчас я не о ней —
Я о лампе керосиновой,
Об уездной старине.

Пожилую, неприветную,
Закоптелую, в пыли,
Мне вчера подругу медную
Из чулана принесли.

За окном соборов зодчество,
Город в сумрак отступал.
Я над лампой в одиночестве
До рассвета горевал.

И в бреду вставала молодость:
Ночи, зори, петухи,
Фитиля крутое золото
На мои лилось стихи.

В керосиновом сиянии,
Молод, прыток и упрям,
Я навек бросался в плаванья
По развернутым морям.

Я по странам неисхоженным,
Я по тропикам гулял.
Над стихами невозможными
И смеялся и рыдал.

Помнишь, лампа, время зимнее
Ночь. Беспамятство снегов.
Девушке с глазами синими
Я нашептывал любовь.

При огне, огне прикрученном,
От избытка чувств и сил,
Я ее в потемках, мучая,
Упоительно любил.

Ты всему была свидетелем,
Но однажды, медный друг,
Догорела, не заметила,
Я уехал поутру…

Годы шли крутые, быстрые,
В грозах, в битвах, в маете.
Вся страна легла под выстрелы
Мылась кровью, а затем…

Но об этом долго сказывать.
Жизнь — эпический роман.
И в собранье хлама разного
Отнесли тебя в чулан.

Под портретом государевым,
Возле сваленных икон,
Отсияло твое зарево,
Схоронился медный звон.

И с тобою, незаметная,
Отцвела моя весна…
Керосиновая, медная,
Никому ты не нужна.

Нынче всюду электричество.
О бессонный друг ночей,
Я на память в Исторический
Передам тебя музей.

Под таким-то черным номером,
Керосиновая медь,
Обо всем былом, что померло,
Обо мне ты будешь петь.

Может, кто, задетый заживо,
Вспомнит дым далеких лет,
Как себя в ночах выхаживал
При твоем огне поэт.

Горяча заката киноварь,
Бредит город стариной
И во славе керосиновой
Потухает предо мной.

Разгул ветров, безумство штормов
И штилевых затиший грусть —
Весь этот мир, живой, огромный,
Разучивал я наизусть.

Ходил по северным и южным,
И вот опять, как в прошлый год,
Ветрам Атлантики послушный,
Сажусь на дальний пароход.

Куда теперь? На юг иль север?
В какой еще водоворот?
Я вдоль и поперек измерил
Полглобуса земных широт.

То с Байроном под парусами
Свершал свой безотрадный круг;
Нас опалял восток ветрами
И обжигал песками юг.

То я с Рембо на люке трюма,
В беседе дружески простой,
Хмелея, пил из звездных рюмок
Ночей тропический настой…