Селеста Альбаре - Господин Пруст

Возвратившись на бульвар Османн, я рассказала г-ну Прусту, как удачно мне встретился полицейский, и как я его отблагодарила. Он громко расхохотался и все никак не мог остановиться. Впоследствии, уже через много лет, он чуть ли не всегда напутствовал меня, если я отправлялась «курьером»:

— И не забудьте, Селеста, пять франков для полицейского.

Война почти не переменила ритм и обыденное течение нашей жизни; для меня прибавилось только беспокойство о муже.

За пять лет Одилон приезжал в отпуск четыре или пять раз, известия от него приходили очень редко. Первый отпуск был в 1915 году, почти через год после ухода. Незадолго до этого я получила из-под Амьена почтовую карточку, где он был снят с бородой, что совсем не показалось мне красивым. И вдруг — прошло всего несколько недель — он является самолично с этой самой бородой. Я и сейчас еще вижу его! На нем были большие солдатские ботинки со шнурками, и когда я открыла ему дверь на кухню, он, увидев чистый пол, не решался войти. А меня просто гипнотизировала его борода. Радостная, я побежала к г-ну Прусту, но не придумала ничего лучшего, как сказать:

— Сударь, если б вы видели Одилона!.. Он с бородой... какой ужас! Г-н Пруст посмеялся, по своему обыкновению, но был очень доволен:

— Ну, так пусть он сейчас же идет ко мне.

Они поговорили, г-н Пруст спрашивал его о здоровье и о войне, а потом, внимательно рассмотрев, осведомился, откуда взялась борода. Одилон объяснил, что было очень холодно, и от бритья трескалась кожа.

— И все-таки Селеста, пожалуй, права. Борода не очень-то красит вас.

Тогда мой муж решился сбрить это почетное украшение солдата-фронтовика.

Из остальных отпусков я лучше всего помню еще два. Один, кажется, в апреле 1917 года, когда у него был приступ альбуминурии, так и оставшейся до конца жизни. А другой, последний, 17 октября 1918-го, на десять дней. Он уже говорил, что у них ходят слухи о мире, и добавил: «Если бы так!..»

Но только после демобилизации проявилось все внимательное отношение к нему г-на Пруста. Муж вернулся больным и три месяца пролежал в военном госпитале, однако и потом у него случались прямо на улице ужасные головокружения, и ему буквально приходилось держаться за стены и фонари. К тому же на него страшно подействовала смерть любимого брата Жана, самого младшего, который собствен­ным горбом сумел открыть свое дело — лавочку на углу улиц Виктуар и Лаффит. Когда он пропал на фронте, сам г-н Пруст просил Рейнальдо Ана навести о нем справки, но, увы, они лишь подтвердили его смерть. При объявлении войны Жан со слезами просил Одилона: «Пойдем вместе в пехоту и никогда не будем расставаться». Но у Одилона было уже свое назначение. И вот Жан убит на той самой роковой Шеман-де-Дам. Одилон так никогда и не смог примириться с этой потерей.

Сразу после демобилизации г-н Пруст чуть ли не за руку отвел его к своему брату Роберу и другим врачам. Больше того, он специально вызвал доктора Биза. Помню, как он сказал мне после его визита:

— Доктор Биз предписывает очень строгий режим. Мы обсудили с ним это.

Одилону нужно много молока и свежих овощей без соли. Однако наш милейший доктор предупредил меня: «Но он никогда не пойдет на это. Такие люди не слушают врачей и не соблюдают режим». Я ему ответила: «Ладно, посмотрим. Я возьмусь за Одилона, и он поверит мне».

Одилон пообещал и, начиная с того же дня, выдержал драконовский режим. Г-н Пруст следил за ним и требовал от него подробного отчета. А когда муж снова стал работать по ночам, он жаловался ему, что в позднее время не всегда удается найти пюре.

— Мне очень приятно ваше серьезное отношение. И не беспокойтесь, я попрошу Селесту, чтобы для меня всегда было готовое пюре, и, когда вы будете возвращаться, вам не придется нарушать режим.

Так что по-своему он тоже был привязан к моему мужу. С годами Одилон стал для него доверенным человеком, а это совсем не мало, ведь прежде, чем сблизиться с кем-нибудь, г-н Пруст все перепроверял до последних мелочей. Он в конце концов полюбил Одилона за его преданность и мог вызвать его, так же как и меня, в любое время, и Одилон без слова приезжал на своем такси. Когда мы жили еще на Леваллуа, случалось, что муж спал, как глыба, очень усталый после поездок с другими клиен­тами, но все-таки вставал посреди ночи, если ему звонил г-н Пруст. Однажды, возвратившись через несколько часов после такого вызова, он рассказывал, что ехал буквально как лунатик.

Но, кроме преданности, у него было много других качеств, которые покорили сердце г-на Пруста, да и мое тоже.

Во-первых чрезвычайная деликатность и не меньшая сдержанность. Хотя мы были мужем и женой, он никогда не распространялся о г-не Прусте. Говорил только, что возил его туда-то и ждал столько-то часов и еще, быть может, о погоде. Но не больше. А ведь г-н Пруст сам рассказывал мне о своих поездках, и поэтому Одилон молчал со мной, конечно, не по его желанию.

К тому же мой муж был щепетильно честный и чистосердечный. Однажды я рассердилась, когда он потребовал навестить его родных, а мне совсем не хотелось никуда выходить (тем более я еще и не любила бывать среди торговцев). На мои жалобы г-н Пруст ответил так:

— Послушайте, Селеста, здесь не о чем даже говорить, а вернее, все это только к чести Одилона. Главное, помните одно: он превосходный человек и замечательный муж. У него есть такое качество, которое я ценю выше всего, — он ни­когда не солгал мне и, уверен, вам тоже.

А в другой раз, когда я опять пожаловалась ему, повторил:

— Но, милая Селеста, вы сами не понимаете своего счастья, вам достался лучший из мужей.

— Вы так думаете, сударь?

— Так ли я думаю? Даже более того, иногда даже удивляюсь, как он может переносить вас.

Я была уязвлена:

— Сударь, значит, вы слишком снисходительны ко мне! Но я очень хотела бы знать, а что же все-таки ему приходится переносить, ведь все делается, как он хочет!

— На что же тогда жаловаться? Значит, вы его действительно любите.

Он объяснил мне, как Одилон в одиночку пробивал себе дорогу в жизни. Оставшись четырнадцати лет от роду без родителей, он начал с мытья посуды в парижском бистро, но не выдержал, узнав, что его там кормят объедками. Потом, как и один из его братьев, был кучером фиакра, но, благодаря своей сообразительности понял, какую революцию принесет с собой автомобиль. Очень быстро он получил шоферскую лицензию с блестящей аттестацией и стал работать на такси то в Монако или Кабуре, то в самом Париже, в зависимости от сезона. Он служил в компании «Таксиметр Юн и к», созданной Ротшильдом под управлением Жака Бизе, однокашника г-на Пруста по лицею Кондорсе. Мать Жака Бизе, овдовев, вышла за г-на Строса, дальнего родственника Ротшильдов. Именно в Кабуре он и познакомился с г-ном Прустом.