Селеста Альбаре - Господин Пруст

Это была очень умная и интересовавшаяся литературой и искусствами жен­щина, да еще с похвальным стремлением завоевать в Париже репутацию, привлекая к себе все, что тогда, в условиях войны, было самое лучшее.

Не знаю, то ли она сама захотела познакомиться с г-ном Прустом, то ли из-за рассказов о нем Поля Морана, который, впрочем, всегда говорил о ней как о великой его почитательнице. Г-н Пруст даже согласился принять ее и обедал вместе с ними.

Я прекрасно помню, что в тот вечер он велел вызвать для него парикмахера.

— Приготовьте все как можно скорее, Селеста. За мной должен заехать г-н Моран вместе с одной особой, и мы поедем обедать к «Ларю». Это румынская кня­гиня, он очень хочет познакомить меня с нею.

К десяти часам приехал Поль Моран с этой дамой. Я доложила г-ну Прусту.

— Пожалуйста, пусть входят.

— Он вместе с дамой.

— Это та, о которой я вам говорил, княгиня Сузо. Ну, и что она такое?

— Скорее малого роста, с прямой шеей, в небольшой шляпке на ленте. Одета в черное, как при трауре. Я бы не поручилась, что она не старше его... (Морану не было тогда еще и тридцати). С вашего позволения скажу еще, что она не поражает элегантностью, но, на мой взгляд, очаровательна, как маленькая японская ваза.

Ему всегда нравилась эта игра в портреты.

— Ну ладно, посмотрим!

Я пошла за Полем Мораном, и они поболтали пару минут, а княгиня ждала их у входа. Потом все трое уехали. Когда г-н Пруст вернулся, сразу было видно, что он доволен проведенным вечером.

И почти сразу после этого они стали очень часто встречаться с княгиней. Тогда у него была эпоха «Рица», он часто обедал в этом ресторане, который, несмотря на войну, закрывался очень поздно. Он даже заходил к княгине, для чего я заранее звонила по телефону спросить разрешения. Она была из тех, кто плохо различал го­лоса:

— Это вы, Марсель?

— Нет, княгиня, это Селеста.

Ей, как и некоторым другим, казалось, что я слишком хорошо одеваюсь. После какой-то незначительной операции г-н Пруст отправил меня к ней с большим буке­том Цветов. При следующей встрече она сказала ему:

— Селеста просто невозможна. Мало того, что она говорит по телефону вашим голосом, у нее еще и слишком элегантные наряды. Вы не должны позволять ей этого.

Странное дело, — заметил мне г-н Пруст, — у меня все наоборот. По тому, кто мне открывает дверь, я уже чувствую, что это за дом, хотя одни мои знакомые на­рядили прислугу в красивые эльзасские костюмы, но это уж слишком, тем более что локти у них протерлись до дыр. Эти люди при всем своем богатстве не понимают, что такое хороший тон.

— Но, — добавил он, — на княгиню не стоит обижаться за эти предрас­судки, которые она унаследовала от своей еще почти феодальной родины.

Мне кажется, ему очень нравилось наблюдать за ней. Но и она со своей стороны делала все, чтобы очаровать г-на Пруста. Если он упоминал какое-нибудь имя в том смысле, что хотел бы познакомиться с этим человеком, она тут же говорила:

— Нет ничего легче, Марсель. В любое время, назначьте только день. Я приглашу его к обеду.

Он очень ценил такое внимание.

Однажды, возвратившись из «Рица», г-н Пруст смеялся как сумасшедший:

— Представляете, Селеста, похоже на то, что княгиня ухаживает за мной. Сегодня я сказал ей: «Сударыня, но ведь вы замужем». И, знаете, она ответила: «Это ничего не значит!» Она чуть ли не хочет выйти за меня замуж.

Но он ограничивался лишь наблюдениями. Мне всегда казалось, г-н Пруст уже тогда предвидел, что она выйдет за Поля Морана. Он не раз говорил мне про его влюбленность и только радовался за него. Я уверена, что и на небесах он благо­словляет их. Впрочем, г-н Пруст при всей своей невинности все-таки подозревал, что Поль Моран немного ревнует к нему. Он с улыбкой рассказывал мне о своих визитах к княгине:

— В ее гостиной позади канапе стояла большая ширма. Хотите верьте, хо­тите нет, но каждый раз, когда мы разговаривали с ней, сидя на этом канапе, у меня было такое чувство, что позади нее прячется г-н Моран.

— Да неужели, сударь!

— Я бы не очень и удивился.

Но, в сущности, внимание княгини его восхищало. Ведь все-таки он был че­ловеком, а потому чувствителен к интересу людей, особенно если этот интерес был связан с его творчеством. Помню одного молодого дипломата, по имени Трюэль, который настолько обожал его книги, что буквально душил письмами и просьбами о встречах. И г-н Пруст принимал его. Когда я как-то раз сказала ему: «Сударь, вы и без того уже устали», он ответил: «Конечно, Селеста, но ведь он так мил!» По его рас­суждениям, тону голоса и далее взгляду я хорошо понимала, что он относился к княгине Сузо, как и ко всем другим. Ведь, г конце концов, для г-на Пруста дружеские отношения означали только то, что Такой-то и Такая-то достойны быть предметом анализа.

Одним из самых трогательных его признаний было то, что он оказался не прав в своем первом суждении о Поле Моране. Он сказал это за неделю до своей смерти, после того как Моран долго пробыл у него:

— Селеста, мне нужно покаяться: я считал г-на Морана эгоистом, хотя и любил его. Но сегодня вечером он доказал, как сильно привязан ко мне, быть может, больше моего. И знаете, почему я понял это? Он не решался уйти. Сидел и разгова­ривал. Он почувствовал, насколько я болен, и был бесконечно деликатен... Я ошибался. Но сегодня могу уверить вас, не боясь ошибки, что он действительно любит меня.

Вспомнив эти слова и его голос, я поняла: он говорил обо всем, как уже о прошедшем, оставшемся после него, а это признание было вроде благодарственного прощания. Он сказал еще:

— Не забудьте передать ему это, Селеста.

Надо сказать, что в мире, известном г-ну Прусту, дружба была редкостью, она подменялась непринужденным тоном и элегантностью фраз и фраков. Может быть, у кого-то она и существовала. И если он так и не нашел ее, значит, скорее всего, не так уж и старался отыскать. Повторю еще раз — по крайней мере, на моей памяти в людях его интересовало лишь то, что могло сгодиться для книги.

Да, чем больше я думала об этом, тем чаще представляла себе его перед вы­ходом из дома, стоящим уже в пальто, улыбающимся, как бы с предвкушением «хорошего вечера». И, наконец, он возвращался — или сияющий, или, наоборот, усталый и недовольный попусту потраченным временем. Так вот, я все сильнее склоняюсь к тому, что он выезжал только ради своей книги.

И совсем не наугад, а всегда с какой-то вполне определенной целью — найти нужную деталь, посетить своих персонажей.

А эти персонажи совершали в его памяти предназначенный им нескончаемый танец; он никогда не терял их из вида. Г-ну Прусту прежде всего была нужна истина, а не эмоции.