Теодор Крёгер - Четыре года в Сибири

Моя правая рука держит ружье. Всюду я вижу свежий помет лосей.

Внезапно туман разделяется, и я в непосредственной близости, рядом с синеватыми тенями трех кривых болотных сосен и нескольких маленьких березок, вижу лося. Он не замечает меня, ветер дует благоприятный, и я слышу шелест и сопение.

Его рога сильны, он стоит неподвижно, только уши медленно шевелятся

Туман снова полностью закрыл его.

Мое сердце стучит... Я решаюсь подойти еще на несколько шагов.

Туман разрывается, и я вижу животное теперь очень близко передо мной, отчетливо вижу его светлые, почти белые ноги, его глаза, которые теперь направлены на меня.

Зверь и человек смотрят в глаза друг другу.

Его глаза ясны и прекрасны, и они тоже не знают страха, ибо его стихийная сила и мощь непоколебимы, его боевая сила не ведает себе равных.

Медленно шевелятся уши, ноздри вздуваются, глубоко всасывают воздух и пыхтят.

Огромный лось подходит ко мне. Но он не опускает свои рога, он не нападает на меня, только уши снова и снова двигаются, ноздри всасывают воздух с шипением и сопением, пока его глаза так мечтательно, так странно, спокойно, глубоко всматриваются в меня.

Медленно он подходит ко мне. Нас разделяют уже меньше трех шагов. И под обаянием мгновения я протягиваю великану, этому благородному, чистому животному, мою левую руку.

Ноздри доверчиво приближаются к моей ладони, я чувствую мягкие волоски, губы, его теплое дыхание, и... моя рука медленно гладит губы животного. Лось смотрит на мою руку, и широкий язык скользит по всей моей ладони.

Вокруг нас внимательно слушает великая тишина.

Медленно гигантский лось отворачивает голову от меня, проходит мимо меня несколько шагов, и внезапно неимоверно сильный рев с силой вырывается из его груди. Еще раз он поворачивает свои мечтательные глаза ко мне, на долю секунды они еще один раз смотрят мне в душу... и он спокойным шагом идет к болотным соснам.

Я остаюсь, неподвижный и... печальный.

Треск, грохот и глухой топот из чащи, новый, сильный рев лося, и я вижу, как стадо лосей и лосят беззаботно переходят болото. Только на минутку они смотрят на меня, нежно звучащий зов вожака, взгляд, который едва ли касается меня, и стадо удаляется за болотом, белые ноги не тонут в трясине, легко несут тяжелые, великолепные тела.

Левая рука еще влажная от языка лесного великана, правая обтягивает ружье – смерть трусливого человека.

На возвышенности, недалеко от хижины, я вижу стоящего охотника. – Лось никогда еще не чуял человека, иначе он определенно напал бы на тебя, братец. Но в этой местности человек никогда еще не был.

Конечно, траппер был прав...

Уже часто ворон, старый, мудрый ворон, кричал. Птицы готовятся к их далекому перелету, потому что солнечные лучи уже блестят в инее леса.

Небо красится в зеленовато-серый цвет и бросает в ясной дали фиолетовые, глубокие тени. Птицы в небе снова подняли свой оглушительный шум, они ссорятся, спорят, но потом они поднимаются, описывают несколько кругов вокруг родных мест, вытягивают вперед шеи, и одной стаей за другой, одним облаком за другим, беспрерывными, упорядоченными рядами тянутся от нас прочь на юг.

Долго мы смотрим вслед исчезающей стаи...

На следующий день болото тихо, последние перелетные птицы покинули его. И в лесу кряканье тоже больше не звучит. Лес тоже стал еще тише, еще более одиноким. Все внезапно как бы превратилось, стало еще более возвышенным.

Для нас двоих тоже пришло время готовиться к обратному пути. В хижине все прибирается, и наши шаги становятся робкими, как будто мы устали. Багаж снова возвращается в лодку, тяжелые железные запоры гремят у окон и двери, замки защелкиваются. Изба заперта...

Рука охотника ложится на балку. Он безмолвно прощается со своим домом.

Привычным движением забрасывает он потом винтовку за спину, рука на ощупь ищет нож на боку, и мы идем через засыпанный листвой луг. Ветер шумит листьями, они, падая, танцуют вокруг, уносятся прочь, возвращаются, сопровождают нас до опушки леса, до тех пор, пока охотник не оборачивается у края луга и в последний раз глядит на домик.

Он задремал, вероятно, снова на долгие годы.

- Уходить в уединение легче, чем возвращаться к людям..., – говорит он мечтательно тихим голосом.

Затем он резко поворачивается, и твердым, но одновременно легким шагом, который может быть только у траппера, спускается к озеру, касается своего немого друга, камня, крестится, прыгает в лодку и хватает весло.

Солнце отражается в его глазах, мечтательно направленных вдаль. Они узрели вечность природы. И в холодных лучах взгляд все же снова становится мягким и прощающим.

Забытое тоже готовилось к зимней спячке.

Между тем тысячи убитых уток, гусей и других птиц были отсортированы, выпотрошены, закопчены, огромные куски мяса лосей и оленей засолены, сети доставали из реки все больше и больше рыбы, бесчисленные ряды бочек катили к реке, наполняли, закрывали и ставили в деревню, в отдельные избы, в низкие, просторные кладовые. Большой и маленький, стар и млад, все помогали друг другу опытными, спокойными руками без ссор и споров.

Только один человек утратил свое внутреннее спокойствие. Каждый проведенный в Забытом день постепенно становился для него мучением. Постоянно растущее беспокойство грызло его – этим человеком был я сам.

Что происходило в Никитино? Позаботились ли они там тоже о запасах, работали и достали ли все, что им срочно понадобится в течение наступающих четырех месяцев? Подумали ли они о том, что пути подвоза припасов могут быть отрезаны?

Что, если в этом общем хаосе подвоза припасов не будет?...

Если мы окажемся отрезаны от мира?...

Шесть тысяч жителей и три тысячи военнопленных...

В красном углу, под образами, сидела Фаиме. Возле нее играл наш ребенок; он ставил друг на друга маленькие, деревянные кубики, которые вырезали мои товарищи.

Я снова в Никитино.

Бесконечная колонна из загруженных упряжек, вокруг них веселые мужчины, лающие собаки, четкий маршевый шаг, песни в полный голос. Военнопленные возвращаются в Никитино из деревень. Лагерь широко открывает свои ворота. Рукопожатия, радость на лицах у всех.

Робко вхожу я в здание прежнего полицейского управления, поднимаюсь по ступеньке за ступенькой, нажимаю на дверную ручку.

Иван Иванович свободно сидит за своим письменным столом.

- Федя! Ну, наконец-то, ты снова здесь!... Что случилось...?

- Какие у тебя телеграммы из Омска и Перми, Иван? Как обстоят дела с освобождением пленных?... Прибудет ли транспорт?... Омск снова регулярно связывается с нами...?

- Омск телеграфировал четыре дня назад, что транспорт с продуктами был отправлен. С военнопленными, Федя... это все еще очень неопределенно... мы ожидаем в ближайшие дни снова «белое» правительство в Сибири. Много офицеров и солдат старой армии прибыли в Сибирь, из них образовывают «белые» полки, которые должны сражаться против «красных». Всюду уже идут бои...