Теодор Крёгер - Четыре года в Сибири

Я искал весь день работу в городке. Это была напрасная забота. Моя арестантская одежда отпугивала как огонь. Меня встречали ругательствами, спускали на меня собак, и некоторые даже хотели меня убить, настолько велик был страх населения перед освобожденным арестантом. Я должен был идти все дальше и продвигаться, от двери к двери. Только немногие говорили, дрожа от страха: «Ступай с Богом!» Другие подавали мне боязливо кусок хлеба, лишь бы я только ушел.

Снова пришла ночь. Я смотрел с моей кровати из листьев в звездное небо и... был счастлив и доволен.

На следующий день я снова шел от дома к дому. Всюду те же боязливые лица. Даже в канцелярии тюрьмы, в которую я попал без малейшего противодействия. Несколько опустившийся начальник, смертельно испуганный моим внезапным появлением, смог только обеими руками безмолвно и отчаянно отмахнуться от меня.

Я провел так же уже третью ночь в лесу.

Я был голоден.

Снова зарозовело утро, когда я слышал поблизости шум, и когда я вышел из леса, я увидел перед собой охранника, который в тюрьме приносил мне все эти вещи. Он собирал дрова. Когда его испуг прошел, я помог ему в его работе, и с большой охапкой на плечах, пошел с ним к его избе. Там меня так же испугалась и его жена, все же, я получил хороший обед из дрожащих рук, поколол им дрова, и вечером я смог составить общество мужчине в тюрьме. Я играл с ним в карты. Удача улыбнулась мне, я выигрывал все больше и больше, собрав уже достаточную сумму для отправки сообщения в Петербург.

Я просидел бы всю ночь перед почтамтом, чтобы потом послать телеграмму: освобожден, прошу денег. Через 24 часа деньги были бы здесь, тогда мне больше не нужно было бы ночевать в лесу, больше не нужно было бы терпеть голод. И с этой мыслью я уже пересчитывал и тщательно складывал друг к другу монеты.

- Эй, руки вверх! – прервал мои мысли голос.

Я взглянул вверх: охранник стоит прямо передо мной и направляет свой «наган» мне в лоб.

- Я верну тебе деньги завтра..., неуверенно начинаю я и замечаю, как дрожат мои руки. – Ведь моя жизнь зависит от этих немногих копеек!

- Не мели ерунды, парень! – прикрикивает на меня мужчина.

- Я точно верну тебе деньги завтра... я хочу послать телеграмму в Петербург, попрошу, чтобы мне прислали деньги..., мои родители богаты, они вознаградят тебя... За один твой рубль я верну тебе пять рублей, разве тебе этого мало? Хорошо, я дам тебе десять рублей за твой рубль, честное слово! Ты хочешь от меня письменную расписку?... Ты получишь обратно свои деньги, наверняка. Я клянусь тебе в этом!

«Наган» постепенно опускается.

- Так твои родители богачи, парень, да? Ты уже наполовину сошел с ума, наверное, из-за тюрьмы! Будь у тебя богатые родители, ты не сидел бы в тюрьме! Но все же эти несколько копеек никак не спасут тебя, ты так или иначе умрешь с голоду, так как заключенные никогда не получают работу.

Мне пришлось вернуть деньги. Но зато у меня, по крайней мере, достаточно еды и я могу спать в моей старой, теплой камере. При моем освобождении следующим утром я должен был пообещать ему, что буду молчать о ночной игре в карты, тогда я смог бы вечером снова вернуться к нему и его приятелям.

Снова я искал работу от двери к двери, но тщетно. Только в большую, чистую лавку, которая принадлежала татарской семье, я должен был снова зайти на следующий день; там, как мне сказали, я всегда мог бы найти работу. Мне обещали еду, питье и место для сна, и жалование три рубля в месяц. Я согласился. По пути в тюрьму я думал: через десять дней ты соберешь деньги на телеграмму. Мне хотелось смеяться и петь.

Вечером мы впятером играли в карты в тюрьме. – А ты хорошо умеешь писать? – спросил меня сторож, и когда я подтвердил, он принес мне перо и почтовую бумагу. Под общее веселье я должен был написать письмо его любимой, что и получилось к всеобщему удовлетворению всех присутствующих. В качестве гонорара он дал мне уже закуренную им сигарету. Когда я, однако, оторвал разжеванный им бумажный мундштук и только потом закурил сигарету, он заметил: – Ты, наверное, действительно был благородным барином.

Едва пришло утро, как я уже стою перед лавкой татарина. Немногочисленные пешеходы смотрят на меня с робостью. Наконец, появляется владелец в сопровождении двух других татар и одной женщины. Они старательно открывают тяжелые замки и засовы магазина, что-то бессмысленно раскладывают на прилавке. Я стою снаружи и жду. Наконец, владелец машет мне. Я вхожу, мой взгляд быстро осматривает все помещение. Оно большое и полно товаров.

- Я пообещал дать тебе работу... я не могу сделать это... я боюсь... и моя семья тоже боится... не сердись на меня...

Он выговаривал слова запинаясь. Он пристыжено опускает голову. Пальцы что-то нервно теребят на ощупь над пустым прилавком.

- Но я ведь не убийца и не преступник. Я немец, который в тюрьму попал из-за подозрений в шпионаже, – отвечаю я.

- Я осведомился у полицейского капитана. Это все правильно, но ты якобы совершил убийство...

Последние слова он произносит едва слышно.

- Я не знаю этого. Я пытался убежать на свою родину и всего лишь защищался от своих врагов, как солдат на войне.

- Может быть... может быть..., однако, я боюсь, не обижайся на меня за это.

Мы оба молчим.

- Фаиме, дай мужчине 20 копеек.

На прилавке я слышу, как звенит серебряная монета. Я приглядываюсь: маленькая девичья рука положила ее, но ее пальцы уже испуганно исчезли под широким рукавом ее одежды из тяжелого, пестрого бухарского материала. Я смотрю на лицо, с которого отхлынула последняя капля крови, в два глубоких черных глаза, в которых отчетливо стоит ужас.

Как они все трусливы, думаю я.

Мой взгляд снова падает на серебряную монету...

Я не трогаю ее и медленно выхожу из магазина.

Едва я прошел несколько шагов, как один из охранников подходит ко мне и с огромным волнением рассказывает, что писарь Игнатьев узнал о нашей ночной игре в карты. Я ни в коем случае не могу больше приходить в тюрьму.

Мое путешествие по маленькому городку в поисках работы окончательно оказывается напрасным.

Начинает темнеть. Я голоден, и вечерний холод глубоко проникает в мою душу.

Наступает ночь и безнадежность. -

Улицы пусты. Отчаявшийся, пусть даже и как свободный человек, я сижу у придорожной канавы и ломаю себе голову; я больше не знаю выхода... нет никакой помощи...

А ведь я так обрадовался свободе...

Медленно тянусь я к своей арестантской шапке, которую я положил рядом с собой. Медленно я снова опускаю шапку... и еще раз поднимаю после этого...

Там лежит блестящий рубль!

Благосклонная душа дала, незаметно для меня, эту царскую милостыню.

Я оглядываюсь по сторонам робко как вор. Беззвучная ночь, городок как будто вымер.