Теодор Крёгер - Четыре года в Сибири

- Когда я должна выполнить свое обещание?

- Скоро..., вероятно, уже завтра.

Женщина краснеет.

За окном наступает день...

Целый день полиция отдыхала. Капитан и Игнатьев прекратили мешать друг другу. Оба знали, что теперь должно что-то произойти, что-то решающее. Однако они оба больше не решались атаковать друг друга, они лишь с нетерпением ожидали в засаде.

Я был уже через несколько дней разочарован своей квартирой. Паразиты всякого рода мучили меня, особенно клопы. В кухне к моему ужасу сотни тараканов ползали по остаткам еды. Все помещение было наполнено ползанием и шумом этих темно-коричневых насекомых величиной от 2 до 3 сантиметров. В квартире этой годами никто не жил. (Клопы могут пять лет существовать без питания). У чудовищ после такого долгого периода ожидания был дикий голод. Ночью я не мог сомкнуть глаз. Как бы много клопов я не поймал, снова и снова новые и новые армии подкрадывались на мою кровать, голодные, прозрачные как лист пергамента и наглые. Только теперь я понял правильность выражения: «нахальный, как клоп!» Я бессильно бушевал в пустых комнатах, утро еще не начиналось, когда я от отчаяния бродил по улицам, потому что дома я просто больше не мог это выдержать. Я в ярости обратился к моему домовладельцу, а он... он утверждал с наглым душевным спокойствием и злой улыбкой... что клопы его не кусали!

Я внимательно посмотрел на этого неприметного мужчину со всех сторон. Может, этот человек был самым искусным укротителем зверей всех времен и народов? Единственным, который смог отучить клопов кусаться? Он вовсе не был на такого похож! Но. вероятно, укротитель клопов как раз и должен был выглядеть именно так?

Все мои уловки, чтобы избавится от паразитов, были напрасны, даже последнее средство. Я поставил ножки моей кровати в сосуды с острой эссенцией, которая лишала меня сна и вызывала сильные головные боли. Сначала зверюги перед ней отступили, и я хотел уж было торжествовать, но в следующее мгновение они повернули назад, поползли вверх по стенам, и те же бесконечные армии, по отдельности, по группам, по семьям, падали как маленькие кусочки града с абсолютной точностью с потолка на мою кровать. Будь я в тот момент Самсоном с не отрезанными волосами, я мог бы развалить весь дом. Однако, я чувствовал себя как мустанг, которому отрезали все четыре ноги.

Посреди этой памятной ночи я пошел к моему хозяину, безжалостно разбудил его, узнал от него адреса нескольких умелых ремесленников и сразу спешил к ним. Я стуком вытащил их из кроватей, обещал им хорошую оплату, и едва взошло солнце, как мы вместе приступили к делу. Ничто не было оставлено нетронутым, кроме стен. Пакля, которая служила уплотнением между балками, пол и потолок, все было снято.

Я подарил свою совсем недавно купленную кровать и матрасы, где я обнаружил гнезда клопов, как чаевые бедному столяру, который работал старательнее всех.

Ночи напролет я спал в соломе в конюшне между лошадьми, в течение дня я усердно помогал, я подгонял мужчин, платил им каждый вечер двойную плату, они охали и стонали, качая головой.

- Так быстро мы еще никогда в жизни не работали, – снова и снова повторяли они, и я охотно им верил.

Жена моего хозяина варила нам всем еду, она позаботилась также о распространении непонятного для местных слуха: немец не терпит клопов, он не терпит паразитов в своей квартире! Это была следующая сенсация для городка Никитино.

Прошли несколько дней. Моя квартира была чиста сверху донизу. Горы едкого порошка, целые ведра острых эссенций были всюду высыпаны и налиты. В первую ночь я со скептическим чувством лег в новую купленную кровать и ждал. Столяр должен был караулить.

Когда я проснулся, был уже полдень. Боевое крещение было пройдено, ни один клоп, ни один паразит не помешал мне.

Я облегченно вздохнул.

Перед домом моего хозяина четыре пыхтящих солдата притащили большую деревянную будку и установили перед моей входной дверью. Множество любопытных глазели долго. Часовой с примкнутым штыком оказывается всеобщей достопримечательностью всей Торговой улицы. Он очень гордится своей службой, и я знаю, солдаты рвутся стоять у меня на посту, так как тут на них глядят как на чудо света. Даже унтер-офицер Лопатин лично отправляется на пост, чтобы подать хороший пример своей команде. Их лица всегда мрачны и серьезны, они стоят неподвижно, так как им объяснили, какой опасный я человек и сколько преступлений я совершил. Разговор со мной им, естественно, запрещен под угрозой наказания. Их служебное рвение очень велико, даже под дождем они часто стоят снаружи, не заходя в будку.

Я всегда должен говорить солдату, куда я иду, и как долго буду отсутствовать. Каждый раз я их по очереди обманываю.

Они видят это, но, тем не менее, молчат.

Вокруг Никитино отмеривается радиус в один километр. На такое расстояние я могу передвигаться, а дальше нет. Каждый, который видит меня вне этой «зоны свободы», имеет право стрелять в меня без предупреждения.

Моя входная дверь должна быть открыта днем и ночью. Закрывать дверь мне также запрещено; начальство должно в любое время иметь немедленный и беспрепятственный доступ во все мои помещения.

Игнатьев начал с нападения...

В Никитино был еще один злой дух помимо писаря Игнатьева, это был Александр Афанасьевич Лисицын, комендант лагеря военнопленных. Он был ранен при Эйдткунене и после выздоровления переведен в Никитино, так как не пользовался хорошей репутацией у своих начальников. Для него Никитино означало ссылку, так как он ненавидел все вокруг себя. Он никогда не появлялся где-нибудь без хлыста, и при этом у каждого было чувство, что в следующее мгновение этот хлыст опустится на ничего не подозревающую жертву.

- С вами, проклятыми гуннами, не справиться. Я не понимаю ваш мерзкий язык, слава Богу. Вы должны сопровождать меня и переводить мои приказы другим собакам! – это были первые слова, с которыми он обратился ко мне. Мы пошли в лагерь военнопленных. Часовые у входа отдали честь.

Свободное место, окруженное высоким проволочным забором. Землянки-бараки с маленькими окнами, выбитые ступеньки ведут вниз. На площади стоят полностью одичавшие мужчины, такие же, каким я когда-то был, когда меня таскали по тюрьмам. У всех них длинные бороды и длинные волосы, на голове частично форменные шапкам, частично лохмотья. Люди натянули на себя по две-три шинели, это немецкая серая защитная, голубая австрийская и песочная турецкая форма. Она оборванная и твердая от грязи. На ногах разорванные сапоги с обмотками или просто кусками разорванных мундиров.

Это мои товарищи!

- Вызвать фельдфебеля! – рычит комендант.

Несколько одичавших людей исчезают в земляной дыре, но тут же выходят вместе с другим, который срочно снимает шинель и, согласно уставу, принимает стойку «смирно».