Теодор Крёгер - Четыре года в Сибири

- Эти жесткие мероприятия, – продолжает генерал, – обусловлены тем фактом, что в городе нет ни одного врача! Медикаменты или какие-нибудь другие средства для борьбы с эпидемиями тоже вряд ли тут есть. Я просил прислать их, но их пока нет. Городок, в котором вы находитесь, беден, население живет в нужде и в самых тяжелых климатических условиях, вдали от цивилизации, очень далеко даже от ближайшей железнодорожной линии. Война расшатала всю страну, организация отдельных полей деятельности трудна, страна велика, поэтому для нас возникают все эти неприятные задержки. Мы должны проявить большое терпение, мы все должны смириться, и вы, и я! Всегда будьте осторожны с вашим здоровьем, так как ничто не может быть ценнее для вас, чем самосохранение, ничто не будет контролироваться более тщательно, чем санитарное состояние в лагере. Из-за неосторожности, небрежности и грязи возникают эпидемии, с которыми мы здесь не можем справиться! Зарубите себе это на носу! Если вы не уделите этому внимания, то каждый из вас станет убийцей своих собственных товарищей. Убийство наказывается тюрьмой! Я не дам поблажек и ни малейшего снисхождения тому, кто осмелится действовать в этом направлении. Для таких субъектов есть только одно возмездие – смерть за смерть!

Я перевожу.

- Мне сообщили о прежней ситуации в лагере. Мне представили списки умерших. Это говорит больше чем все описания ваших мучений. Полицейский капитан Лапушин устранил наихудшее, насколько он мог, я же позабочусь о том, чтобы такого недостойного человека положения, до тех пор, пока я ваш комендант лагеря, больше не было! Я хочу показать вам, пленным солдатам, что Россия – это не страна, в которой живут только варвары, и в дальнейшем я хочу доказать вам, что русский офицер, который с гордостью служит благородному царскому орлу, полностью осознает свои обязанности как человека и как начальника по отношению к пленным товарищам. Мое стремление в том, чтобы в вашей памяти вся Россия не осталась государством убийц и живодеров! Однако, я требую от каждого благоразумия и самой строгой дисциплины! Я сам буду контролировать все, вашу еду, жилье и все, что проходит вокруг вас. Теперь я хочу осмотреть, как вы размещены. Пожалуйста, переведите.

- Вольно! – гремит тогда голос фельдфебеля.

Генерал, полицейский капитан и я идем в сопровождении фельдфебеля через каждую общую спальню.

На деревянных нарах чистая солома, на них сложены одеяла из старых мундиров, столы и стулья выглядят упорядоченными аккуратно, пол подметен. У потолка висят керосиновые лампы. Ничто не ускользает от генерала.

Мы снова пришли на двор. Резкая команда, и шеренги распрямляются.

- Я требую от старосты лагеря ежедневного точного доклада. Ничто не должно выпускаться из виду, ни одна единственная мелочь. Я хочу, чтобы этому точно следовали!

Я перевожу это фельдфебелю.

- Он должен быть лагерным старостой. Скажите ему это, пожалуйста.

- Слушаюсь, ваше превосходительство! Мой земляк заметно обрадован. Пятки сдвинуты, он отдает честь.

Седой генерал приближается к нему и молча осматривает его. Он показывает на Железный крест первого класса, потом дружески кладет ему левую руку на плечо и подает ему другую руку, которую фельдфебель твердо пожимает.

- Не враги, фельдфебель. Все сложно, вы, я!

- Гут, гут! Иван Иванович произносит теперь эти слова, единственные знакомые ему слова на немецком языке, и также подает фельдфебелю руку.

- Товарищи, – говорю я. – Я считаю своим самым большим долгом заботиться о вас, не щадя сил! Пусть Бог подарит нам встречу с нашей любимой родиной!

Резкая команда. Ряды стоят, отдавая честь, пока мы втроем не покинули двор.

Я заметно поправляюсь от моей болезни. Хорошая пища и квалифицированный уход сестры милосердия были для меня теперь самым существенным. Повариха готовила все мои любимые блюда, я должен был только выразить желание, и оно было выполнено. Я сидел за прекрасно накрытым столом, с приличной посудой и вкусными блюдами. С неописуемым наслаждением я надевал каждый день свежее белье. Мои костюмы, ботинки, рубашки, галстуки никогда еще не нравились мне так, как теперь, после месяцев лишений. То, что раньше было для меня самоочевидностью, сегодня означало большую радость для меня.

Теперь солнце пылало. Я плавал в широкой реке. Фаиме не могла решиться на это, она стыдилась купаться со мной. Солнечные ванны, незнакомое в Сибири лечение, сделали меня румяным и снова сильным. Окруженный заботливыми людьми, я вскоре восстановился. Только лишь немногие седые волосы напоминали мне о часах моего отчаяния и болезни.

Это случилось в середине июля.

«Строится гимназия для пятисот учеников!»

Эти слова переходили из уст в уста. Маленький городок Никитино был в волнении. Жизнь и действия приходили в покинутую, потерянную местность. Все жители гордились, они теперь уже важничали. «Никитино должно стать центром цивилизации для самой дальней окрестности».

Почти все военнопленные и примерно триста заключенных были привлечены к строительству. Строители уже прибыли, руководителем всех работ был балтийский немец, архитектор из Риги. Так как моя квартира была достаточно велика для меня, он жил у меня. Мы вскоре сдружились. По его инициативе я получил весь надзор за машинами для обработки древесины. Как голодный я набросился на это задание. Я был необуздан и счастлив.

Утром, едва солнце поднималось над горизонтом, я спешил на работу. Вплоть до наступления темноты я находился среди машин и людей. Я обедал в лесу. Я часто сам пилил, так как обученного персонала не хватало. Пот тек ручьем, но усталость не овладевала мной. Так шли дела день за днем, день за днем, палило ли безжалостно солнце или шел потоками дождь. Так я снова научился смеяться.

Машины днем и ночью вгрызались все глубже и глубже в лес. Беспрерывно падали деревья, превращаясь в доски и необходимый стройматериал. Лес стонал и охал, его тысячелетний сон был внезапно нарушен.

Строительство росло с поразительной быстротой, и любопытные только лишь удивлялись работающим людям и визжащим, пилящим, режущим машинам.

Заключенные, привычные к тупой, непроизводительной работе, рубили деревья с заметным удовольствием. Их питание было великолепным, и обращение вполне хорошим. Архитектор позаботился об этом. Горе тому охраннику, который по старой привычке угрожал побить арестантов, он тогда слышал от балтийца крепкие слова и видел жесты, которые невозможно было понять неправильно. Даже полицейский капитан не решался перечить архитектору.

Между тем в Никитино приходило большое количество писем и заявлений о вступлении. Школьное бюро работало точно так же лихорадочно как мужчины на строительстве. Жители самых отдаленных поселков, маленьких деревень записывали своих детей и приветствовали создание школы. Из хаоса камней, балок и досок возникало импозантное двухэтажное строение. Через свои многочисленные окна оно удивленно смотрело на лежащую вокруг него дикую местность. Оно был ребенком культуры, прогресса, вокруг него, однако, все было серо, мелко и примитивно.