Белла Ахмадулина - Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной

О, быстрое движение сини
и голубизны…
Прикрываются веки,
и кажется —
в Дунае шелестят осины
и кверху поднимаются ветки.
Покойный,
как добрая эта страна,
течет он.
Сверкает его струя.
О Дунай,
стремительный,
как стрела, —
как величава поступь твоя!

Вот я над Влтавой встала,
цветок держа в руке.
Играет тихо Влтава
на золотом песке.
Весенней доброй правдой
весенних добрых дней
сияет день над Прагой
и надо мною — в ней.
И, молодо бунтуя,
сливаются, плеща,
шуршанье ив, и туи,
и лавра, и плюща.
О Прага,
я волнуюсь!..
Я представляю, как
двором тюремным
Юлиус [147] Фучик Юлиус (1903–1943) — чешский журналист, общественный деятель.
шагал с цветком в руках.
Дитя двора тюремного,
мерцал, как огонек,
чуть синий,
чуть сиреневый,
чуть беленький цветок.
Но как бессмертна юность
и солнце надо мной,
так ты бессмертен,
Юлиус,
среди живых — живой.
Вот, вместе с нами празднуя,
под уличный галдёж
свободной гордой Прагою
свободный ты идешь.
Идешь ты, не сутулясь.
Ты молод и высок.
И ты смеешься, Юлиус,
и даришь мне цветок!

Опять нет снега у земли.
Снег недоступен и диковин.
Приемлю солнцепёк зимы,
облокотясь о подоконник.

Дымы из труб — как словеса,
чей важный смысл — абракадабра,
и голубые небеса
дивятся странности подарка.

Я даровал бы крышам снег,
будь я художник иль природа, —
иначе совершенства нет
в пейзаже с тенью дымохода.

О, уезжай! Играй, играй
В отъезд. Он нас не разлучает.
Ты — это я. И где же грань,
Что нас с тобою различает?

Я сам разлуку затевал,
Но в ней я ничего не понял.
Я никогда не забывал
Тебя. И о тебе не помнил.

Мне кажется игрой смешной
Мое с тобою расставанье.
Ты — это я. Меж мной и мной
Не существует расстоянья.

О глупенькая! Рви цветы,
Спи сладко иль вставай с постели.
Ты думаешь, что это ты
Идешь проспектом Руставели [150] Проспект Руставели — центральный проспект Тбилиси. ?

А это — я. Мои глаза
Ты опускаешь, поднимаешь,
Моих знакомых голоса
Ты слушаешь и понимаешь.

И лишь одно страшит меня
И угрожает непрестанно:
Ты — это я! Ты — это я!
А если бы меня не стало?

Старый дуб, словно прутик, сгибаю,
Достаю в синем небе орла.
Я один колоброжу, гуляю,
Гогочу, как лихая орда.

Я хозяин заброшенных хижин,
Что мелькают в лесу кое-где.
Осторожный и стройный, как хищник,
Жадно я припадаю к еде.

Мне повадно и в стужу, и в ветер
Здесь бродить и ступать тяжело.
Этот лес — словно шкура медведя,
Так в нём густо, темно и тепло.

Я охотник. С тяжелою ношей
Прихожу и сажусь у огня.
Я смеюсь этой темною ночью,
Я один — и довольно с меня!

Сказки сказываю до рассвета
И пою. А кому — никому!
Я себе открываю всё это.
Я-то всё рассужу и пойму.

Я по бору хожу. Слава бору!
Город — там, где отроги темны.
Мне не видно его. Слава Богу,
Даже ветер с другой стороны.

Только облако в небе. Да эхо.
Да рассвет предстоящего дня.
Лишь одно только облако это, —
Нет знакомых других у меня!

С длинным посохом, долгие годы,
Одинокий и вечный старик,
Я брожу… И, как крепость свободы,
В чаще леса мой домик стоит!

О, как дожди в то лето лили!
А я бежал от нас двоих.
Я помню мертвенные лики
Старух молящихся,
До них, —
О, не было до них мне дела,
Их вид меня не поражал.
Я помню лишь, как ты глядела,
Как улыбалась…
Я бежал!

И здесь, в старинной Мцхете в е щей,
Смеялся я, от солнца слеп,
Но в этой клинописи вечной
Твоей руки я видел след.
Ты здесь играла, рисовала,
Ты и тогда была умна
И камням этим раздавала
Иероглифы и имена.

Гора лежала, словно буйвол, —
Так тяжела и высока,
У ног ее, в движенье буйном,
Текла и падала река.
И ворот неба был распахнут,
И синевою обжигал,
И луг был заново распахан…
А я — всё от тебя бежал!

Зеленые, как у рыбачки,
Глаза мне виделись твои, —
Я словно в каменной рубашке
Спасался от твоей любви.
Я помню плач и конский храп.
Как долго мной ты помыкала!
Я гордо превращался в храм,
Но… это мне не помогало!

Меж деревьев и дач — тишина.
Подметание улиц. Поливка.
Море… поступь его тяжела.
Кипарис… его ветка поникла.

И вот тонкий, как будто игла,
Звук возник и предался огласке:
Начинается в море игра —
В смену темной и светлой окраски.

Домик около моря. И ты,
Только ты, только я — в этом доме.
И неведомой формы цветы
Ты приносишь и держишь в ладони.

И один только вид из окна:
Море, море вокруг — без предела.
Спали мы. И его глубина
Подступала и в окна глядела.

Мы бежали к нему по утрам,
И оно нас в себя принимало.
И текло по плечам, по рукам,
И легко холодком пронимало.

Нас вода окружала, вода, —
Литься ей и вовек не пролиться.
И тогда знали мы, и тогда,
Что недолго все это продлится.

Всё смешается: море и ты,
Вся печаль твоя, тайна и прелесть,
И неведомой формы цветы,
И травы увядающей прелость.

В каждом слове твоем — соловьи
Пели, крылышками трепетали.
Были губы твои солоны,
Твои волосы низко спадали…

Снова море. И снова бела
Кромка пены. И это извечно.
Ты была? В самом деле была,
Или нет? Это мне неизвестно.

Октябрь. Зимы и лета перепалка.
Как старый фолиант без переплёта —
потрепанная ветром ветхость парка.
И вновь ко мне взывает перепёлка.

Зовет: — Приди, губитель мой родимый.
Боюсь я жить в моем пустынном поле.
Охотник милосердный и ретивый,
верши судьбу моей последней боли. —