Сергей Есин - Дневник, 2006 год

В три часа состоялся ученый совет с традиционно-скучной повесткой. Сначала Стояновский, в привычной манере плача рассказывал о будущем лицензировании и аккредитации. Потом о наборое этого года говорила Лисковая. Потом БНТ напомнил о своем письме Путину и о том, что надо бы попасть в бюджет и планы 2006 года. В бюджет 2007 мы уже не попали, это знакомо. Вроде бы письму, под которым много подписей самых первых в нашей культуре лиц, дан какой-то ход, и есть надежда, что оно попадет к Фрадкову с резолюцией президента. Дай-то Бог!

Довольно долго сидел у Евгении Александровны в отделе кадров. Там же сидел и Скворцов. Я больше не считаю нужным скрывать собственные размышления и об авторе письма, — он известен и дал расписку следователю, что говорит правду, а значит — теперь появилась возможность привлечь его к ответственности. Но главное — о вдохновителях, об информаторах. Назвал Леве несколько имен и прямо сказал ему: «Как тебе не стыдно с ними дружить?». Сказал, что узнал одну его фразу в письме Крапивиной, — почти уверен, что нечто подобное он произнес в разговоре с Минераловым или Смирновым. Правда, Лева утверждает, что этим ребятам, которые «наконец-то прижучили» (Смирнов), он ответил. «Я слишком хорошо знаю Сергея, взять чужое он себе не позволит». От себя добавлю: с детства смертельно боюсь в первую очередь рефлексии совести и вообще боюсь. Минералов говорил следователю (Н.В.): «Есин, конечно, честный человек, но если покопать поглубже…» Интересный эпизод рассказал Лева, отвечая на мою мысль, о некотором дефиците самодостаточности у наших преподавателей: такие все подавали надежды. Недавно ему звонил Смирнов и среди прочего сказал, — это, конечно, может служить предметом гордости преподавателя, — что в МГИМО, где он читает, кажется, русскую литературу, студенты последний раз встретили его аплодисментами. Все это было бы прекрасно и могло сойти за чистую монету, если бы сын Льва Ивановича Ярослав, мой крестник, и его внук Саша — один не работал деканом в МГИМО, а другой не учился на том самом курсе, где свои лекции Смирнов и читает. Так вот, внук рассказал, что эти аплодисменты он и организовал. А дело было так. Некоторые преподаватели, в их числе и уважаемый Владимир Павлович, стали опаздывать на лекции на десять, пятнадцать, а иногда и двадцать минут. Вот и договорились, что первому опоздавшему устроят овацию: дескать, спасибо, что наконец-то явились, господин педагог. Именно под этот дождь студенческой любви наш герой и попал. Можно подивиться профессорской чуткости: любовь к себе и воспоминания старых полетов духа пересилили зоркость.

22 сентября, пятница. Не первый раз я начинаю очередную запись стоном: какой сегодня трудный день. Это не день трудный, а сил мало, впрочем. Впрочем… Вчера вечером немножко подгулял Витя, пришел домой после двенадцати, принес арбуз, пришлось с ним его есть, потом он звонил своей невесте, угомонились в 2 ночи. Естественно, я не выспался, встал, чтобы всех по очереди будить в семь, будил, кормил, довез Витю, понимая его нелегкое состояние, тем более, что ему в пятницу еще и учиться, до Института и поехал в издательство. Рукопись в восемьсот с лишним страниц прочитана и именно ее я везу в редакцию.

Встретился с Линой, сравнительно молодой женщиной, редактором издательства. Решили, несмотря на то, что я кое-что сделал, рукопись просмотреть от начала и до конца. По старым пометам обсуждали каждое выделенное место. Все это заняло часа три. Потом пообедали. Впереди у меня была еще одна верстка, в «Российском колоколе», и в четыре часа семинар в институте. В Москве плотная осенняя жара, — самым трудным оказалось час с лишним ехать от ВДНХ до площади Восстания.

Обсуждали Катю Шадаеву, она написала рассказ страниц на двенадцать под названием «Бумеранг». Сцены есть очень сильные. Особенно, как молодая девушка, скорее еще девочка, когда мать привела в дом молодого мужчину, из чувства ревности к матери пытается его соблазнить. Весь рассказ череда подобных сцен. Вещь скорее философско-публицистическая. Но наши ребята любят, чтобы еще было «художественно», поэтому вещь не вполне поняли, она показалась им только умной, а умную вещь у нас ценят меньше, требуют, повторяю, художественность. Я сам много думал, что делать с этим рассказом, как его переделывать. Во-первых, надо сменить заголовок, который все упрощает и сужает. Как ни странно, помог мне Саша Карелин. Он вообще за последнее время очень вырос. Становится интеллектуалом, станет ли писателем — не знаю. Хотя вроде бы роман написал и, не показывая мне, собирается его печатать. Саша вдруг вспомнил о моей «Хургаде», где главное — мое настроение, все остальное подстраивается под него, все остальное — придуманные и никогда мною не виденные ранее эпизоды. Все вместе — это и есть высказывание. Что-то подобное, жесткое и сухое, я предложил сделать Кате.

Весь день по радио, «Маяку», передавали одну очень тревожащую меня новость. Разыскивается некий десятиклассник, грузин по национальности, учащийся одной из школ на юге Москвы. Он ударил ножом своего товарища, тоже десятиклассника, по национальности азербайджанца. Это все радио подчеркивало. Грузин с места преступления скрылся, азербайджанец в тяжелом положении находится в больнице.

Дома немножко полежал, дождался из института Витю, заехали за С.П. — Витя за рулем, и поехали на дачу. По дороге заглянули в «Перекресток», затоварился на неделю продуктами и пивом на баню. Приехали уже после 12 ночи. Я все выдержал.

23–24 сентября, суббота и воскресенье. Время ускользает и такая жалость, что так много исчезает в быту, в неумении жить и работать без потерь. Тут и понимаешь: как хорошо было писателям в девятнадцатом веке — люди имущие, они свободно распоряжались своим временем. В.С. из Москвы, как обычно, сказала несколько не очень приятных слов. «Вы там блаженствуете…» Потом: «Мир хижинам, война дворцам». Но я езжу на дачу, не только чтобы выспаться и сходить в баню, главное — я там работаю. Жалко мало, потому что все время отвлекает хозяйство. Вот за два дня покрасил окно на террасе, которое следовало бы покрасить два года назад, сжег мусор и вынес ботву из теплицы, привел в порядок туалет, перемыл посуду. Потом занимался с электриком, — тот поменял проводку в сарае, заплатил ему 2300 рублей. Витя топил баню, откачивал из подвала воду, ездил за шифером, закончил чинить забор. С.П. готовил обед, дежурил по кухне, потом много часов провел у компьютера — готовился к лекциям.

Пока ехали в Обнинск, много говорили о последней статье в «Труде»: ссылаясь на Госкомстат, газета признала, что у миллионов людей в России нет денег даже на хлеб. Средняя цена булки или кирпича хлеба — 10 рублей. Москва не в счет. В Москве, кстати, прожиточный уровень, та самая пресловутая «продовольственная корзина» — 5100 рублей. Вспомнил, потому что недавно упомянул об этом на ученом совете, когда речь зашла о прибавке лаборантам.