Сергей Есин - Дневник, 2006 год

15 марта, среда. В три часа состоялась защита дипломов. Оказалось, что диплом Олега Цыбулько — которого пять лет шпыняли, а занимался этим очень умный деканат, шпыняли как ставленника Тычинина и спортсмена, который, дескать, занимает место какой-нибудь чистенькой девочки или интеллигентного мальчика, — так вот, диплом у него рассудочный, жесткий, местами фантастический. «Небо моего детство», но с подзаголовком — «очерки ада». А.М. Туркову все это нравится меньше, чем мне, поэтому Олег получил «диплом защищен успешно», а не «с отличием». Но я сторонник литературы, где все завязано в один узел, познавательное, философское, нравственное и сегодняшнее. Правда, все дипломы я просмотрел лишь во время заседания комиссии. Вот первый рассказ. Идет описание ада с его трубопроводами, печами, чертями, автокарами, которые сгребают грешников. В конце рассказа жалоба чертей, что, дескать, очень много работы, ад не приспособлен к сегодняшнему многолюдству, поэтому просьба к высшим силам: будьте милосердны, не за каждый проступок бросайте людей в ад, кое-что людям надо прощать. Этот диплом я возьму домой и обязательно прочту. Пока у меня сложилось ощущение, что из этого парня обязательно вырастет очень серьезный и необычный писатель со своей эстетикой.

Первая схватка разгорелась вокруг диплома Д.Г. Тагиль («Сезоны вождя…»), ученицы А.И. Приставкина. Это, как в один голос утверждали в своих представлениях и рецензиях Приставкин и Рекемчук, некий литературный абсурдизм. Линия одного из рассказов — пропало тело Ленина, и всякая крутня вокруг этого. Мне показалось, что абсурдизм идет не от специфического видения выпускницей абсурда в нашей жизни. Часто абсурдом называют то, чего не могут или не хотят понять. И вообще это копание в модных покойниках меня очень раздражило. Александр Евсеевич при этом еще и развел здесь теорию, выведя эксперименты Тагиль чуть ли не из традиции Свифта и Рабле. Перед этим Василевский, коротко анализируя стихи Постоянцевой, произнес очень точную фразу: «легко писать стихи о том, что уже было в поэзии и трудно выделить что-то новое из сегодняшнего городского шума». Эта фраза стала опорной в моем выступлении. Дальше я перешел на уже готовые смысловые блоки Свифта и Дефо, на анализ абсурда, как некой литературной невнятицы. А дальше вспомнил, как во время посещения Каирского музея, совершенно сознательно не пошел смотреть целое отделение «мумий». Для меня — это сокровенное, это не забава, «это» было когда-то таким же, как и я, человеком. Я говорил о брезгливости, которая у меня появлялась, когда в советское время писали о вскрытии рак со святыми мощами. Сейчас, многие идут по протоптанным массовой прессой тропам. Это уже говорил Андрей Михайлович, он также сказал, что Есин буквально снял у него с языка «ленинский пассаж» и мысль об абсурде. Потом, когда остались вдвоем, А.М. добавил к своему впечатлению: студентка — «абсурдистка» просто хотела своими политическими наработками понравиться руководителю диплома.

Вторая схватка — по огромному диплому Кристины Выборновой. Большое количество претензий. В ее вступительном слове — демонстрация триумфов студентки на всех этапах жизни. Очень я не люблю таких вот девочек, начинающих, чуть ли не с пяти лет, свое победное шествие по литературе. Здесь больше спеси, нежели таланта, и еще попытка продавить признание коммерческого направления в литературе, добиться его равноправия в наших аудиториях. С обширными цитатами из классиков и древних и новых философов выступал А.П. Торопцев. По нему чувствовалось, что много лет он пытался, но так и не смог справиться с очень своенравной, а может быть, и не очень здоровой Выборновой. Но и мы ее не убедили, и даже явно слабые, по общему мнению, куски из ее работы не потревожили ее пребывания на олимпийском пьедестале, куда она преждевременно взгромоздилась.

Слушая наших мастеров, которые представляли отдельные работы, я начинал делить их на тех, кто понимает, в каком они находятся возрасте и следят за собой, и тех, кто этого не видит и довольствуется своей догматической манерой 60-х или даже 50-х годов. Каждый раз я удивляюсь А.М. Туркову: его такту, умению перевести почти любую ситуацию в приемлемую форму.

Сегодня же Лева Скорцов подарил мне «Большой толковый словарь правильной русской речи». Огромная книга, не меньшая, чем словарь Ожегова, более тысячи страниц. Наверху его фамилия — Л.И. Скворцов, возможно, со временем будут говорить «Скорцовский словарь». Особенно пока не разбирался, но, кажется, это довольно интересно: здесь приведены варианты, объяснения, примеры. Главное, это сегодняшняя жизнь языка. Я сразу же сговорился с Колпаковым, что, наверно, стану о словаре писать в газету. Посмотрим. Книга снабжена занятным посвящением, которое я привожу. Я отношусь ко всему этому сложно.

«Сергею Николаевичу Есину — другу от автора. Дорогой Сережа! Я уже говорил, а теперь и напишу: 80 % этой книги — твоя заслуга (что делал мне поблажки для работы). Спасибо тебе. И еще:

Я думаю, сказать не будет лишним,

Дополнив стих Высоцкого своим:

Не стыдно нам предстать перед Всевышним,

Нам есть, чем отчитаться перед Ним.

Верь в это. Твой Л.Скворцов. Март 2006».

Повторяю, ко всей этой надписи у меня сложное чувство. Что-то в нашей дружбе пропало, осталось только уважение к воспоминаниям, но нет к ним любви. Мог бы, например, и в словаре помянуть и меня, и Литературный институт, сидя в котором, с «поблажками» эти 80 процентов работы выполнил. Но кое-что, идя на эти поблажки, не дописал для себя я.

Набросал и отослал письмо Марку Авербуху. Мне хотелось бы писать ему чаще, но, может быть, он охладел к нашей переписке?

Дорогой Марк!

Только что вернулся из Гатчины — хотя мою жизнь Вы, наверное, знаете и так — и обратил внимание на то, что это знают и мои читатели. Итак, только что вернулся, проведя очередной Фестиваль «Литература и кино». Жизнь, конечно, меняется, и вместе с нею меняется искусство. Мне кажется, что оно стало наконец-то серьезнее — серьезнее становятся проблемы искусства. Гран-при со всеми анёрами мы присудили Станиславу Говорухину за его фильм по роману Дудинцева «Не хлебом единым». Когда я смотрел этот фильм в первый раз, я ощущал какое-то предубеждение, но оно рассеялось, и я понял, что картина замечательная. В конце есть огромная игровая цитата из Солженицына. Герой попадает в какую-то иную «шарашку». Второе сильное впечатление — это фильм московского эстета и сноба Рустама Хамдамова, называется он так же, как известная книжка Лаури-Вольпи — «Вокальные параллели». Практически, это концерт старух — казашек и киргизок, народных артисток СССР, которые в свое время пели и в Ла-Скала, и в Метрополитен-опера, а теперь стали опять казашками и киргизками, сидят в своих юртах и под мелодии фонограмм вспоминают успехи молодости. В фильме очень силен какой-то сочувствующий элемент, и мне это понравилось. Все остальное — как бы гарнир — это фильм о режиссере Аскольдове, поставившем одну-единственную картину «Комиссар» и опять на 20 лет замолчавшем… это фильм о Булгакове времен «Батума». Здесь любопытны некие кагебэшные подробности: всё ведь было не так просто и с Еленой Сергеевной, и с ее сестрой Бакшанской, с их отношениями с органами. Любопытны литературные свидетельства о персоналиях — например, что Аскольдов был референтом у Е.А. Фурцевой (как поворачивается жизнь!), а Булгаков отплясывал во фраке в американском посольстве, в то время как многие его товарищи были отправлены в тюрьму — вот ведь для чего надо было вступать в переписку с вождем.