Дмитрий Волкогонов - Троцкий. Книга 1

В русской революции были, возможно, последние великие фанатики, считавшие, что с ее кровавой помощью можно будет изменить все: экономические отношения, природу людей, шкалу их духовных ценностей, национальное самосознание. Роковое, страшное заблуждение этих людей теперь очевидно. Время "классических", как Великая французская, революций прошло. Человек может достойно менять мир, лишь созидая, творя добро, осуществляя мудрые реформы. Но революционерам первой четверти XX века даже сама мысль о пагубности насилия в общественном развитии была недоступна. Для Ленина, писал Бердяев, "марксизм есть прежде всего учение о диктатуре пролетариата". Ленин, продолжал он, "антигуманист, как и антидемократ". А сам "ленинизм есть вождизм нового типа, он выдвигает вождя масс, наделенного диктаторской властью" [140] 140. Там же. С. 102–103. . Этот суровый, но во многом справедливый вывод объясняет многое и в понимании соотношения "личность и революция".

Признание в качестве главной идеи марксизма концепции диктатуры пролетариата с неизбежностью двигало революцию к насилию, что вело, в свою очередь, к появлению мощной авторитарной тенденции в большевизме вообще. Ведь как Ленин понимал диктатуру?"…Понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть" [141] 141. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 383. . Но это, так сказать, теоретический тезис, который — теперь мы это знаем — вождь революции, не колеблясь, материализовал в социальной практике:

"В Нижегородский совдеп.

В Нижнем явно готовится белогвардейское восстание. Надо напрячь все силы, составить тройку диктаторов… навести тотчас массовый террор, расстрелять и вывезти сотни проституток, спаивающих солдат, бывших офицеров… Ни минуты промедления… Надо действовать вовсю: массовые обыски, расстрелы за хранение оружия, массовый вывоз меньшевиков и ненадежных…

9.VIII.18. Ваш Ленин".

Страшные слова. Куда делись дореволюционные заверения о приверженности демократии, гуманизму, справедливости?.. В подобных телеграммах — а их много — оправдание тоталитаризма, рожденного диктатурой. Таким образом, возникла зловещая цепочка: диктатура пролетариата — насилие — тоталитаризм, которая дает ясный ответ на вопрос о роли и месте личности в революции. Признание за рабочим классом исключительного права определять судьбы всех людей с неизбежностью вело к утверждению тоталитаризма с его жестким делением на "вождей" и "массы". Естественно, среди "вождей", которые и могли быть только "личностями", существовала иерархия. Верховный "вождь" в окружении других "выдающихся вождей" опирался на целую пирамиду лидеров низших рангов. Именно такая система, в силу отказа от подлинного демократического народовластия, стала рождаться в России после революции.

Но тоталитаризм вносит иерархическое деление и в массы. Прежде всего, массы могут быть "сознательными" и "несознательными". После революции в России к последним были отнесены мелкая буржуазия, интеллигенция, чиновничество, почти все крестьянство. С помощью всепроникающей бюрократии народ был дифференцирован и расчленен. В нем появились не только "прослойки","но и группы, социальная "чистота" которых определялась классовым происхождением. Но поскольку русская революция как бы вышла из войны и стала возможной благодаря прежде всего ей, то большевики, естественно, унаследовали и многие методы, рожденные войной. Применительно к XX столетию почти все именно так и обстоит. Добавлю к этому, что русский коммунизм "вышел" не только из мировой войны, но и из гражданского насилия. Неограниченного. Такого, например, как предлагал 22 августа 1918 года Ленин, телеграфируя в Саратов Пайкесу: "…расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты" [142] 142. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 165. . Вдумайтесь: расстреливать не только "заговорщиков", но и "колеблющихся", и при этом не обременяя себя даже видимостью законности. Побыстрее, не мешкая… Таков был стиль большевиков, предложенный партии ее вождями. Готовность к насилию, признание его естественности и необходимости постепенно становились элементами общественного сознания всего народа.

Троцкий, как ортодоксальный марксист, быстро увидел и оценил авторитаризм большевизма, но не протестовал, потому что в складывающейся системе ему была уготована особая роль, роль "вождя". Я уже писал раньше, каким был Троцкий в дни Февраля и Октября 1917 года. Сочетание всех его интеллектуальных, нравственных качеств и воли позволило ему стать одним из самых видных выразителей радикализма и максимализма большевиков. Без тени сомнений уже по прошествии многих лет он прямо скажет, что революция в Октябре стала возможной лишь благодаря руководству восставшими массами со стороны Ленина и его, Троцкого.

В конце марте 1935 года, за три месяца до выезда из Франции в Норвегию, он запишет в своем дневнике: " Не будь меня в 1917 г. в Петербурге, Октябрьская революция произошла бы — при условии наличности и руководства Ленина. Если б в Петербурге не было ни Ленина, ни меня, не было бы и Октябрьской революции… То же можно сказать в общем и целом о гражданской войне (хотя в первый ее период, особенно в момент утраты Симбирска и Казани, Ленин дрогнул, усомнился, но это было, несомненно, переходящее настроение, в котором он едва ли даже кому-то признался, кроме меня) " [143] 143. Троцкий Л. Дневники и письма. С. 84–85. . Закончив эту фразу, Троцкий сделал в дневнике примечание: "Надо будет об этом подробнее рассказать".

Троцкий едва ли сильно переоценивал свою роль, но его откровения, часто на грани тщеславия, высвечивают одну из характерных черт его личности.

Авторитаризм русских революционеров-руководителей постепенно, но достаточно быстро привел к замене в партии социал-демократических традиций новыми — большевистскими, коммунистическими. Отныне "вождю" любого ранга достаточно заявить, что этот конкретный шаг или мера "в интересах пролетариата", что "рабочий класс требует", а "массы настаивают", и правовое обеспечение волюнтаристской акции будет считаться достаточным. Монополия на власть и мысль привела к тому, что выражать эти самые интересы масс могли только "вожди".

Но здесь таилась другая коварная опасность: создание на основе "старой партийной гвардии" нового слоя советских руководителей, стоящих вне реального контроля народа, что вело к их ускоренной бюрократизации. Партийность становилась неизменным и едва ли не основным условием успешной карьеры. Стал быстро формироваться новый тип руководителя, интеллигента, работника вообще. Главными критериями значимости личности считались теперь абсолютная приверженность не только коммунистической идеологии, но и ее реализации на практике, преданность новым вождям, непримиримость ко всему буржуазному. Отныне на собраниях, конференциях, съездах, совещаниях (особенно с конца 20-х гг.) все стали соревноваться в степени поддержки "генеральной линии партии", восхвалении "мудрости вождя" (уже единственного), "гениальности" выдвинутых планов. Однодумство, однопартийность, единство во что бы то ни стало породили ту зловещую атмосферу, в которой произросли ядовитые побеги единовластия, бюрократии и догматизма, последствия которых не изжиты в обществе до сих пор. Цементирование партийного единства сопровождалось утратой интеллектуальной и нравственной свободы, без которой не может полнокровно развиваться личность. Превращение партии в некую государственную организацию способствовало появлению и нового вида карьеризма.