Сергей Фирсов - Николай II

Какое впечатление произвел на царя ответ, неизвестно, но вскоре, 29 января 1917 года, Клопов получил высочайшую аудиенцию. Во время аудиенции и в ряде писем, переданных царю между 19 января и 13 февраля, Клопов выдвигал идею о необходимости создания ответственного министерства, немедленного созыва Думы и провозглашения амнистии. В качестве наиболее подходящего премьера он называл князя Г. Е. Львова. По мнению известного российского историка В. С. Дякина, тексты всех писем А. А. Клопова и план его разговора с царем были согласованы с великим князем Михаилом Александровичем. Кроме того, Клопов поддерживал связь и с Львовым, который явно участвовал в разработке его плана действий. Все запутывается окончательно: «заговорщик» Львов, действуя рука об руку с братом царя, стремится через доверенного корреспондента Николая II добиться решения главной политической задачи тех месяцев — удовлетворения требований цензовой «общественности» и успокоения страны.

«Россия накануне катастрофы, — взывал к царю Клопов. — Никогда это еще не чувствовалось так реально, как теперь… В стране нет доверия к власти, у Вас же нет доверия к стране, доверия настолько, чтобы дать ей то Правительство, которое она хочет и которому может верить». Перед самодержцем жестко ставился вопрос: с кем он — с Россией или с правительством. Тем самым без обиняков ему говорили, что царский Кабинет министров не имеет отношения к стране, ею презирается и отвергается. Как и Дж. Бьюкенен, А. А. Клопов заметил Николаю II, что тот стоит «на росстани двух путей», один из которых ведет к анархии и гибели династии, а другой — к победе над врагом и светлому будущему отчизны. Он вновь призывал царя прибыть в Думу, даровать ответственное министерство, отречься от старого режима. Необходимо было выбирать: революция или преобразования, отставка Протопопова или новый кабинет во главе с князем Львовым. Последнее свое письмо А. А. Клопов отправил за две недели до февральских событий как завещание, указав царю на необходимость идти вперед вместе с Думой, а не против нее. «Государь, перекреститесь. Вспомните, что сегодня прощеный день. — В этот день, когда Великий Учитель и Мученик за наши грехи шел на крестные страдания, в этот день в старину вся Русь браталась и каждый из нас прощал друг другу свои грехи».

Начинался Великий пост, во время которого и произошло то, о чем столь настойчиво говорили царю. Последний раз — во время всеподданнейшего доклада председателя Государственной думы, 10 февраля. В ходе доклада М. В. Родзянко пытался внушить Николаю II, что Россия объята тревогой, и эта тревога не только естественна, но и необходима. Но Николай II имел на этот счет иное мнение. Надежда на чудо в очередной раз давала ему силы не согласиться с требованиями «общественности». Впрочем, существовало и еще одно обстоятельство, заставлявшее царя, слушая, «не слышать» голоса оппозиционно настроенных «верноподданных».

Правые еще в конце 1916 года, предлагая Николаю II свой сценарий развития внутриполитической ситуации, предупреждали его о слабости оппозиционных сил. На закате премьерской деятельности Б. В. Штюрмера член Государственного совета М. Я. Говорухо-Отрок, посещавший известный в консервативных кругах политический салон А. А. Римского-Корсакова, составил записку, в ноябре переданную царю. Сторонник неограниченного самодержавия, Говорухо-Отрок предложил ряд мероприятий, направленных на подавление революции и усмирение оппозиции. Государственную думу он предлагал распустить без указания срока ее нового созыва, но с упоминанием о предстоящем коренном изменении некоторых статей основных законов и положений о выборах. Тем самым Дума должна была превратиться в законосовещательный орган. В тех местах, где можно было ожидать волнений «революционной толпы», и прежде всего в Петрограде и Москве, он предлагал ввести военное (а если возникнет необходимость — то и осадное) положение, со всеми последствиями, вплоть до полевых судов.

Об умеренно-либеральных партиях Говорухо-Отрок был невысокого мнения, полагая, что они, может, и примирились бы с правительством, ими поставленным, но дело не в правительстве, а «в том, что сами эти элементы столь слабы, столь разрозненны и, надо говорить прямо, столь бездарны, что торжество их было бы столь кратковременно, сколь и непрочно». Не жаловал Говорухо-Отрок и правые партии, полагая, что они находятся в состоянии летаргии. Устранившись от участия в осуществлении манифеста 17 октября 1905 года, как основанного на началах, противоречащих их государственному самосознанию, правые не могли стать реальными защитниками самодержавной власти.

Наибольшую же опасность Говорухо-Отрок усматривал в левых партиях, хотя и полагал, что любого социал-демократа и социалиста-революционера за несколько сот рублей можно сделать агентом Охранного отделения. Дело заключалось в том, что у левых были идея, деньги и хорошо организованная толпа. «Эта толпа, — отмечалось в записке, — часто меняет свои политические устремления, с тем же увлечением поет „Боже, Царя храни“, как и орет „Долой самодержавие“, но в ненависти к имущим классам, в завистливом порыве разделить чужое богатство, в так называемой классовой борьбе толпа эта крепка и постоянна; она вправе притом рассчитывать на сочувствие подавляющего большинства крестьянства, которое пойдет за пролетарием тотчас же, как революционные вожди укажут им на чужую землю. 1905 и 1906 годы с достаточной убедительностью уже показали, что яростный защитник чужой собственности и такой же консерватор в своем быту, русский мужик делается самым убежденным социал-демократом с той минуты, когда дело коснется чужого добра».

Эти слова можно считать дополнением к сказанному в феврале 1914 года П. Н. Дурново. Николай II услышал новое-старое предсказание о будущем страны вместе с уничижительной критикой партий цензовой «общественности». Говорухо-Отрок писал, что объявление действительной конституции привело бы в России к поглощению сильными партиями менее жизненных и к полному разгрому правых партий. Кадетам грозила бы та же участь. «При выборах в пятую Думу эти последние, бессильные в борьбе с левыми и тотчас утратившие все свое влияние, если бы вздумали идти против них, оказались бы вытесненными и разбитыми своими же друзьями слева. <���…> А затем… Затем выступила бы революционная толпа, коммуна, гибель династии, погромы имущественных классов и, наконец, мужик — разбойник. Можно было бы идти в этих предсказаниях и дальше и после совершенной анархии и поголовной резни увидеть на горизонте будущей России восстановление Самодержавной Царской, но уже мужичьей власти в лице нового Царя, будь то Пугачев или Стенька Разин, но, понятно, что такие перспективы уже заслоняются предвидением вражеского нашествия и раздела между соседями самого Государства Российского, коему уготована была бы судьба Галиции или Хорватской Руси».