Сергей Фирсов - Николай II

Царь надеялся, что с течением времени все встанет на свои места, и до «успокоения» страны мечтал уехать к английским родственникам. 23 марта он записал в дневнике, что начал разбираться в своих вещах и книгах, откладывая все, которые хотел взять с собой в Англию. Увы! Надежды на отъезд не оправдались. Если в начале марта англичане согласились предоставить русскому монарху и его семье политическое убежище, то уже в конце месяца они изменили принятое решение. В левых кругах палаты общин и в британской прессе возмущались тем, что отрекшийся русский самодержец вступит на землю Туманного Альбиона. Короля Георга V — кузена Николая II, похожего на него как брат-близнец, общественность сочла инициатором принятого решения о приезде царя и забросала оскорбительными письмами. Георг V понял, что его правительство не в полной мере предусмотрело все возможные осложнения, и через личного секретаря предложил премьер-министру заявить, что учитывая негативное отношение общественности, правительство Его Величества вынуждено взять обратно ранее данное согласие на приезд Николая II с семьей в Великобританию.

Однако не стоит всю вину перекладывать на англичан: по мнению С. П. Мельгунова, специально занимавшегося исследованием вопроса о судьбе последнего русского монарха после отречения, переговоры представителей Временного правительства об отъезде царскосельских узников не носили характера каких-то настойчивых обращений к кабинету Георга V. Для решительных действий Временному правительству нужна была «сочувственная общественная атмосфера», которой не было как среди министров, так и в советской среде. Изменить настроение могло опубликование («во всеобщее сведение») опровержения клеветы об «измене» и укрепившихся в сознании обывателя слухов о подготовке царской властью сепаратного мира с Германией. Но революционные газеты не опровергали, а скорее, подтверждали ходячие версии (хотя в июне 1917 года российский административный аппарат был восстановлен, Временное правительство стало «подлинной властью», а расследование Чрезвычайной следственной комиссией деятельности «темных сил» и действий распутинской «клики» сняло вину с царя). Николай II, его семья и слуги так вплоть до августа 1917 года никуда и не выехали.

Для бывшего самодержца пребывание в революционной России было равнозначно жизни человека, ожидающего казни, который лишь в силу стечения различных обстоятельств может надеяться на отсрочку исполнения смертного приговора. Все стало понятно уже к середине апреля, когда надежды на отъезд в Англию растаяли как дым. О новом повороте событий царю сообщил А. Ф. Керенский. Очевидно, это случилось 12 апреля, когда супругам разрешили, наконец, совместное проживание. Выслушав министра юстиции, тогда же царь выразил желание поехать вместо Англии в Крым. О необходимости для царских детей и для Александры Федоровны более здорового климата, чем петроградский, заявил Керенскому и доктор Е. С. Боткин. А спустя три месяца, 11 июля, Керенский, ставший к тому времени председателем Совета министров и сосредоточивший в своих руках огромную власть, сообщил Николаю II о вероятном отъезде его семьи на юг, ввиду близости Царского Села к неспокойной столице. Уезжая, премьер советовал царю готовиться к дороге втайне, не привлекая внимания караульных солдат.

Казалось, что мечта о Ливадии вскоре станет явью. Мечта эта согревала узников Александровского дворца вплоть до конца месяца. Николай II относился к вынужденному заточению с удивительной стойкостью. Отметив в дневнике три месяца своего пребывания под арестом, он заметил только одно: «Тяжело быть без известий от дорогой Мамá, а в остальном мне безразлично» (курсив мой. — С. Ф. ). Грустное признание человека, не надеющегося на лучшее. Все лучшее для него — в прошлом, впереди — неизвестность и, вероятно, новые разочарования. Крепка лишь надежда на Бога. Она и дает волю к жизни. Жизнь эта была однообразной, ничем не напоминая минувшее. Хлопоты и заботы частного человека, кажется, полностью захватывают Николая II. Однажды, например, он посвятил досуг разбору собственных сапог, отбирал старые и негодные. Трудно представить более нелепое занятие, чем это. Но царь, экономный и непритязательный в быту, не находил в «инвентаризации» обуви чего-либо удивительного.

Спокойное течение жизни иногда прерывалось неожиданными неприятностями и осложнениями. Так, 1 мая (18 апреля по юлианскому календарю) в Царском Селе отметили шествиями по улицам с музыкой и красными флагами. На могилу «жертв революции», сооруженной в парке Александровского дворца еще 30 марта, были возложены цветы. Все это делалось революционными властями сознательно — для унижения узников, вынужденных наблюдать глумление над всем, что им было дорого. Превращение части парка в кладбище-символ, находившееся невдалеке от дворца, показательно само по себе. В начале июня правительственный комиссар Ф. А. Головин, которого царь давно знал (как председателя Второй государственной думы), предложил графу П. К. Бенкендорфу, разделявшему с семьей Николая II заточение, содержать стол в Александровском дворце на личные средства отрекшегося монарха (средства эти Временное правительство не конфисковало). В результате пришлось сократить меню, так как капиталы Николая II и его супруги были невелики, составляя всего 2,5 миллиона рублей, из которых выплачивалось множество пособий.

Впрочем, жить в Царском Селе царю и его близким оставалось совсем недолго. 28 июля, после завтрака, через графа Бенкендорфа арестанты узнали, что их отправляют не в Крым, «а в один из дальних губернских городов в трех или четырех днях пути на восток!». Однако о месте будущей ссылки царю ничего не сказали; не знал об этом и комендант Е. С. Кобылинский. Приготовления к отъезду велись в строжайшей тайне, поскольку любое сообщение могло привести к непредвиденным осложнениям. А. Ф. Керенский, выславший семью последнего самодержца из Царского Села, в своих воспоминаниях подчеркивал, что именно он предложил Тобольск в качестве нового места жительства Николая II и его семьи. Резиденция губернатора была вполне комфортабельна, а сам город не имел со страной железнодорожной связи. Керенский вспоминал, что для принятия решения об отправке царя с семьей и слугами в Сибирь потребовалось лишь его личное распоряжение, утвержденное Временным правительством. «Ни Совет, ни кто-либо еще об этом не знали».

Тридцать первое июля, понедельник, стал последним днем пребывания семьи Николая II в Царском Селе. Накануне отметили тринадцатилетие наследника, ходили к обедне и к молебну, прикладывались к иконе Знаменской Божьей Матери, специально по этому случаю принесенной в Александровский дворец. Затем, как обычно, работали в парке: рубили и распиливали деревья. Уложили к отъезду все вещи, только на стенах остались картины. Утром, в ожидании долгого путешествия, вновь работали в парке. Время отъезда постоянно откладывалось. Неожиданно приехал Керенский, привезший с собой брата царя — для прощания. Разговаривать было трудно, тем более что революционный премьер присутствовал на встрече. Повидать племянников Михаилу Александровичу не разрешили. Братья крепко обнялись и расстались — уже навсегда. Керенский сидел в комнате рядом с царским кабинетом, ожидая сообщения о прибытии поезда. Время шло, железнодорожники колебались, думая, подавать или не подавать состав. Юный наследник устал, ему хотелось спать. Нервничали слуги, отъезжавшие вместе с семьей. Только после пяти часов утра Керенский объявил, что можно ехать. Подали автомобили. В сопровождении охраны все тронулись к Александровской станции. У поезда проверили списки отъезжавших. В шесть часов десять минут утра 1 августа Николай II навсегда покинул Царское Село.