Сергей Марков - Блудницы и диктаторы Габриеля Гарсия Маркеса. Неофициальная биография писателя

Это интервью в «Плейбое» не публиковалось почти год, а когда было напечатано, то заняло несколько разворотов, что противоречило устоявшемуся формату главного журнала для мужчин. Его прочли миллионы, в редакцию пришло около тридцати тысяч писем из разных стран, что тоже было рекордом. Двадцать процентов писем — от мужчин, пятьдесят восемь — от женщин, остальные — от девочек в возрасте от одиннадцати до восемнадцати лет (что, безусловно, польстило 54-летнему писателю, он даже перечёл интервью Владимира Набокова тому же «Плейбою» и его «Лолиту»). Адресованы письма были «настоящему мачо», «блестящему душевному стриптизёру», «нимфоману сердца», «мужчине мечты» и т. п. Когда из редакции позвонили и осведомились, не переслать ли хотя бы часть этой корреспонденции ему в Мехико, Маркес, заслушав особо эмоциональные, откровенные выдержки, отказался: «Ни в коем случае! Мерседес зачитается и поймёт, что я не тот, под личиной которого так долго и ловко скрывался».

Итак, он на весь мир объявил о том, что возвращается в литературу. Напомним, что после прихода к власти в Чили Пиночета Маркес дал обет не писать и не публиковать прозу, а посвятить себя всецело публицистике. Впрочем, некоторые биографы допускают, что причинами такого обета могли быть не только категории политического, социального, нравственного порядка, но и вполне прозаические: заканчивая «Осень Патриарха», Маркес почувствовал, что устал, ему стало казаться, что он исписался и необходимо время, чтобы «ключи вновь наполнили исчерпанный колодец». Теперь он задумал роман о любви своих родителей.

Тринадцатого декабря 1984 года пришло известие, что в клинической больнице «Бокагранде» города Картахены после десятидневной болезни, накануне своего 83-летия скоропостижно скончался его отец Габриель Элихио Гарсия.

«С отцом у меня были сложные отношения, — признавался Гарсия Маркес в интервью журналисту Мигелю Паласио. — Я увидел его в первый раз в день его 33-летия. Мне тогда было уже шесть лет и девять месяцев. Много лет отец оставался для меня неким мифом. <���…> Мне было семь лет, когда я переехал в дом родителей. В тот период понятие „мужчина“ ассоциировалось у меня исключительно с дедом. Я стремился всё делать, как он — говорить, ходить, есть, вести себя с людьми. Отец же абсолютно не походил на деда. <���…> Перемена семейного круга отразилась на моей жизни. Отец, в отличие от деда, был очень строг и даже суров со мной, ни разу не приласкал меня. Я понятия не имел, как мне строить с ним отношения, и часто терялся. Вся проблема была в том, что я плохо знал своего отца. Только когда мне перевалило за тридцать, мы наконец начали понимать друг друга и с течением времени все больше сближались. Несмотря ни на что, я многим обязан отцу: именно он привил мне любовь к чтению. Отец обожал литературу и всегда читал с упоением. Читал всё, что попадалось под руку: классику, модные бестселлеры, газеты, журналы, рекламные буклеты, брошюры, листовки, инструкции по использованию холодильников и стиральных машин… Я не устану повторять, что пропагандировавшийся им „культ чтения“ в значительной мере повлиял на мое решение стать писателем».

Своим многочисленным сыновьям и дочерям (вряд ли он сам точно знал, сколько у него детей) отец не оставил никакого наследства. Так что по этому поводу разногласий не было. Долго не могли договориться о том, где и как хоронить.

«Противоречивая натура отца, — вспоминал младший брат писателя, Элихио Габриель, — проявилась и в его похоронах. Долго вся наша большая семья была будто парализована, а потом, когда все встретились, чтобы обсудить детали похорон, разгорелся жаркий спор и все были не согласны друг с другом…»

По словам брата Хайме, «все мужчины семьи были абсолютно раздавлены, превратились в кучку плачущих детей, совершенно не способных решать практические вопросы. Слава богу, женщины всё сами организовали». (Однако «раздавленность» не помешала братьям «нанести традиционный визит в бордель — в память о былых временах», а может быть, и об отце, жизнь которого была немыслима без борделей.)

«Через несколько дней после похорон, — вспоминал Элихио Габриель, — наша мать как истинная гуахирьянка собрала нас всех и сказала, обращаясь к Габито: „Ну вот. Теперь ты у нас глава семьи“. Он чуть не взвыл: „Мама, что я тебе плохого сделал? Зачем ты меня загоняешь в угол?“».

Он с юности помогал братьям и сёстрам — устраивал в школы, на работу, на лечение, просто давал деньги… Но теперь мать провозгласила его главой — это ко многому обязывало ответственного Гарсия Маркеса.

Смерть отца и «провозглашение» наложили отпечаток на роман, «вынудив думать не только о любви и сексе, но и о других вещах, в частности, старости и смерти» (хотя, повторим, о смерти он никогда не забывал). «Смерть отца, — пишет биограф Мартин, — окончательно примирила с ним сына и придала роману „Любовь во время холеры“ более личностные, хотя это всегда имело место у Гарсия Маркеса, более искренние, пронзительные и глубокие мотивы».

Влиял и компьютер, изменив не только устоявшийся за десятилетия ритм работы, но даже «вмешиваясь» в композицию. Однажды, забыв сохранить текст, Маркес утратил (неожиданно вырубили свет) написанное почти за весь день, больше двух страниц. Он был в ярости, хотел даже поступить с компьютером так, как когда-то в молодости во время волнений в Боготе они с Фиделем поступили с пишущей машинкой: грохнуть об пол. На следующее утро стал пытаться восстановить текст по памяти, но написалась совсем другая сцена, которая оказалась точнее и сильнее…

Ещё в 1982 году Маркес опубликовал статью «Юная старость Луиса Бунюэля», в которой рассуждал не только о философии старости, но и о любви и сексе в пожилом возрасте, — возможны ли новизна и свежесть чувств и чувственности, когда тебе за?.. И теперь, работая над романом «Любовь во время холеры» он вернулся к этим вечным вопросам. Заканчивал роман он уже в Мехико. И всё более заметной делалась перекличка с линией из повести коллеги, нобелевского лауреата Ясунари Кавабаты «Дом спящих красавиц»: «У стариков есть смерть, у молодых — любовь, и смерть приходит однажды, а любовь много раз…» Эта мысль будет прослеживаться и в последующих произведениях Маркеса.

Серьёзен и символичен роман «Любовь во время холеры». Он весь словно пропитан символами. С большим основанием его можно причислить к жанру романтико-символического, чем магического, реализма. И символы, как всегда, высочайшего, библейского уровня.

«Фермина Даса вздрогнула, она узнала этот голос, осенённый благодатью Святого Духа, и поглядела на капитана: он был их судьбой. <���…>